Космос, Элла Пугачёва и Satisfaction.

Проснувшись в сумерках спальни, поэт Игорёк Болтромеюк-Мусоргский с ужасом вспомнил, что в следующем году ему исполнится сорок лет…

Сорок лет, а где твои поэтические сборники? Поклонницы твои где? Где счета в Швейцарии? Или хотя бы в Сбербанке? Поездки по миру где? Есть только, смещая ударение на «о», «по миру».

Игорёк сосредоточился, точнее вспоминая дату… Да, ещё целый год. Год до сорокалетия как-то мирил с жизнью, давал надежду – всё получится. А если нет?

Эти кошмарные, обморочные мысли стали приходить в последнее время именно под утро, Игорьку сделалось страшно, и он осторожно придвинулся к спящей жене.

«С ужасом», «обморочно», «кошмарно», нет, надо решительно менять стилистику, язык, мировосприятие. Мысли материальны, а значит, меняя стилистику, надо думать о Нобелевской премии по литературе. Болтромеюк попытался представил себе свою речь на вручении премии…

– Надо менять мировосприятие, язык, стилистику…

Слово «менять» напомнило ему вчерашний вечер, жена напряженно разговаривала по телефону с их квартирантами. Речь шла о том, что теперь молодой паре влюбленных, что снимали у Игорька квартиру – наследство бабушки – нужно было платить не рублями, а долларами.

– Курс такой, меняем рубли на доллары, – строго сказала жена в трубку, – всё-таки мы живем в России, поэтому доллары США предпочтительнее.

Игорёк похолодел, чтобы они делали без этой второй квартиры?

Затем Болтромеюк подумал о том, как же ему повезло с женой, Анджелой Николаевной, что ни говори, а жена – половина жизни.

Анджела Николаевна, зарабатывая совсем немного, редактировала литературный сайт «Пишущий Павлодар», или что-то в таком же роде графоманское. Сам Болтромеюк, не способный к ежедневному труду, радовался мелким, случайным переводами в интернет-изданиях. Стабилен был только доход от сдачи второй квартиры.

Слава Богу, думал Игорёк, что так вовремя умерла бабушка, а затем мама, и он стал обладателем двух московских квартир, что и позволяло Болтромеюку вдумчиво заниматься «свободным творчеством».

Жена предложила Игорьку размещать стихи на многочисленных однообразных поэтических сайтах, но Болтромеюка пугала хамская реакция местной публики, авторов-поэтов и, особенно, поэтесс. Эти сайты, думал Игорёк, заполнены первопроходимцами от литературы. Трагичная неспособность реализовать себя в реальной жизни, и, как следствие, неспособность к подлинной, живой любви, вот и всё интернет-творчество. Всё безвозвратно растворяется там – в виртуальном небытие...

Нет, это не для него. Он предпочитал время от времени рассылать свою поэтику в издательства. Но стихи уходили в никуда. Редакторы, захватившие законным путем власти в редакциях, не отвечали – стихи исчезали в бесконечности вечности…

Красиво, подумал Игорёк, надо будет это записать: «бесконечность вечности».

Болтромеюк представил себе блестящие, а возможно и блистательные строки своих стихов, которые улетали за границу открытого космоса… Игорёк не очень понимал, что значит «открытый космос», но про космос звучало таинственно и масштабно.

Жена в полусне нашарила среди одеял и прижала руку Игорька к своей груди. Грудь была тёплая, обширная, с большим и твердым соском. Мгновенно, сами собой возникли слова: «упруго», «подруга», «подпруга». Три слова, подумалось, а ведь это сюжет, надо будет записать и это, пригодится где-нибудь…

Женская грудь должна помещаться в мужскую ладонь, Болтромеюк откуда-то знал это. Грудь жены с трудом помещалась в обе ладони Болтромеюка. «Обеи хороши, когда больши» – вспомнилось пошлое радио, что без конца играло-бубнило у соседа в машине.

Девичья грудь и грудь женщины – совсем разные… притяжения. Вот тема для стихотворения – разные возрасты жизни, разные радости. Что будет мне мило через десять лет? А через двадцать? А буду ли я через двадцать лет? Или, вслед за своими стихами, уйду за границу открытого космоса?

Когда полгода назад Игорёк хоронил маму, он взял под руку свою будущую жену, Анджелу Николаевну, поэтессу из Северного Казахстана, и почувствовал объём и тяжесть её груди. Это были странные ощущения жизни на берегу смерти неглубокой вечной могилы…

С трудом отодвигая пласты земляных воспоминаний, Игорёк лег на бок и представил жену в ванной – вскинутые руки, влажная грива черных волос, отчетливая талия, тяжкие бедра – казахская Венера скульптурных форм в скользкой, скрывающей откровения, пене…

Вспомнился давно забытый Эдуардас Межелайтис и его поэтический цикл: «Твои волосы», «Твои глаза», «Твои руки». Или что-то вроде того.

«Твоя печень», «Твои подмышки», подумал Болтромеюк, «Твой мочевой пузырь», «Твоя левая грудь».

По несложной ассоциации, он вспомнил о том, что молока для утреннего кофе нет, а стало быть, надо будет идти в магазин. И отлично!

Игорёк любил ходить в их супермаркет за какой-нибудь необходимой мелочью, особенно по выходным, особенно по утрам. Провинциальная, пустая в эти ранние часы Москва неизменно радовала Игорька. В супермаркете Болтромеюку кивала уже знакомая кассирша, удивительно похожая простоватой улыбкой «со щербинкой» на Аллу Пугачёву ещё приятного, уже невозвратно далекого, среднего её возраста, истаявшего без следа.

– Как вы похожи, – вежливо и сдержанно восхитился при знакомстве Игорёк.

– Внебрачная, но любимая дочь примадонны, – серьезно пошутила кассирша, смутив Болтромеюка откровенным взглядом.

Игорёк замер в томительных, а значит, не совсем пустых предчувствиях.

– Вы не поверите, – продолжила кассирша, – но меня и зовут почти так же, как и её, с розницей… – кассирша смутилась, – то есть с разницей в одну букву – Элла Пугачёва.

Одна буква может решит… тело, подумал Болтромеюк.

– Вы красивее, – пустился во все тяжкие лёгкого флирта женатый Игорёк.  

Болтромеюк вспомнил первый, и вероятно, лучший альбом Алла Пугачёвой – «Зеркало души» и любимую свою песню «Мы не любим друг друга».

Некстати возникла болезненная «картинка» расставания с единственной своей Верой, и Игорьку стало горько. «Горько!» – отвратительное слово, особенно на чужих свадьбах…

…Коломенское, поздняя осень, и Верины слова под шорох умирающих листьев:

– Я выхожу замуж. Мы расстаемся. Я уезжаю.

Любимая Вера вышла замуж и уехала в Англию, «в другие края и города», как пела Пугачева.

Потом подумалось о том, что если бы не жильцы, что снимали квартиру умершей бабушки, то можно было бы закрутить роман с «Аллой Пугачёвой», кассиршей Эллой из супермаркета. Идея об альковном приключении была бессмысленна, как и история с Нобелевской премией, он знал это, я никогда не решусь, это никогда не произойдет.

Затем опять пришла мысль о квартире, на что жить, если не сдавать квартиру? На что и, главное, как? Нет любви ни в стихах, ни в жизни. Для меня нет.

Захотелось плакать, Игорёк прижался к спящей жене…

«Косые дожди за окном, а в моем сердце зимняя стужа!» Болтромеюк вспомнил черновую строчку белого стиха, что сочинил вчера. Неплохо. Только если стужа «зимняя», то пусть дожди будут «осенними». Да, так лучше. А если ещё добавить «упруго», «подруга», «подпруга»? Условно, как вариант…

Надо встать, подумал Игорёк, сварить кофе и записать рифмы и строчку про косые дожди. Осенние косые дожди… Встать и записать, пока не забыл.

Ощутив уютный тёплый аромат, Игорёк поцеловал спящую жену в глубокое, волнующее пространство между грудей, тихо поднялся с постели и нашарив блокнот, который неизменно лежал на прикроватной тумбочке, на цыпочках пробрался в кухню.

Болтромеюк приготовил себе кофе. Затем, стараясь не шуметь, записал всё то, что пришло ему в голову этим утром, испытывая нечто, напоминающее счастье…

Прихлебывая кофе без молока, Игорёк постарался продолжить стихи про косые осенние дожди, но родилась только какая-то хилая строчка с рифмой «не жди». Рифму с окончанием «жги» он зачеркнул. «Дожди» и «не жди» вроде бы напомнили что-то, но Игорёк, не стал вспоминать подробности, прихватив кофе, он вышел на балкон.

Окна в доме напротив порозовели – вставало солнце.

Горячий кофе отчетливо оттенял свежесть утра.

Кофе, солнце, утро, жизнь – всё, кроме стихов Игорька, было настоящим.

Кажется, там было не «Не жди», а наоборот – «Только очень жди»?

Во дворе гулко хлопнула дверца автомобиля, заработал двигатель.

…Всё решилось после похорон мамы. Игорёк, брошенный Верой, этой же ночью, расплакавшись, сделал предложение казахской поэтессе Анджеле Николаевне, так случилось, что именно в эти страшные дни поэтесса гостила у Игорька. Это совпадение показалось осторожно верующему Болтромеюку знаком Божьим.

– Вы должны выйти за меня, – твердил Игорёк. – Выйти и именно что за меня!

И Анджела Николаевна, прижимая мокрую от слез физиономию Болтромеюка к своей необъятной груди, согласилась. В тот момент Игорёк был почти счастлив. Он не мог быть один. Он не мог быть брошенным всеми своими любимыми женщинами. После согласия Анджелы всё встало на свои места – жена заменила и маму, и любимую девушку Веру Крикунову. Анджела Николаевна переехала из Павлодара в Москву, они расписались, при этом жена, приставила к своей фамилии двойную фамилию Игорька и стала неправдоподобной Анджелой Алтынбековой-Мусоргской-Болтромеюк.

Любить одну-единственную, думал Игорек, а жить с другой, спасаясь от жизни и от любви, вот он – ужас Божьего блага.

Болтромеюк допил кофе под возникшую внизу, в автомобильном радио, мелодию The Rolling Stones, Satisfaction.

Уходя с балкона в уютное тепло квартиры, Игорёк подумал о том, что в песне этой «кричалось и плакалось» о том, что «я не могу получить удовлетворения», я стараюсь, я очень стараюсь, но «не могу, не могу! Не могу!»

Почти счастлив, почти поэт, почти любовь, почти жизнь…

Болтромеюк вдруг замер посреди кухни, горящей светом солнца – всё показалось бессмысленным. Игорёк в секунду осознал огромность и блеск прекрасного мира и обмирающее невыносимое бессилие от невозможности выразить всё это словами – no satisfaction...

(Якиманка, суббота, май 2003, 19 марта 2014 г.)