Чужая гроза.

Зашуршала конфетная обертка. В дреме сна звук был особенно отчетливым. Запахло карамелью. Мелко хрустнул леденец. Как это завидно, когда у тебя отличные зубы. Как это хорошо, когда тебе двадцать три года. Она наклонилась к нему, он ощутил сухие ароматы ее волос и почувствовал на своих губах приторный вкус ненастоящей клубники.

– Когда хочется тебя поцеловать, а зубы чистить лень, – она обняла его, – хочешь половинку карамельки? И тогда тебе тоже не надо будет чистить зубы.

Она была прохладная упругая, очень сильная, готовая к жизни. Он молча покачал головой. Вставать не хотелось, не хотелось говорить, не хотелось даже открывать глаза. Сон – отличная история, недостаток у него один – надо просыпаться. Нельзя развестись и нельзя вернуться в семью. Невозможно ни то, ни это. А что более невозможно?

Вроде бы хотелось кофе. Надо бы заказать… Но тут он вспомнил, что они не в гостинице, что это – чужая квартира с чужой жизнью.

– Я умею как ежик, – она часто-часто задышала ему в ухо, – ты оценил?

– У тебя получается лучше, чем у настоящего ежика, это тебе говорит тонкий знаток настоящих ежиков.

– То-то. Цени. Просыпайся уже наконец, – она перешла на деловой тон, – я хочу тебя.

Он не хотел близости, и было лень думать над тем, как деликатнее сказать об этом.

– Я хочу от тебя сына. Я знаю, как родить сына. Ты вот не знаешь, а я знаю. Хоть ты и старый, но, я думаю, ты доживешь до его двадцатилетия. Потом умрешь, после. Ты рад?

– Я буду рад, если на моем надгробии ты напишешь: «Все стало хорошо!»

– Мена, я поняла! Сделка, договорились. А когда ты умрешь, я тебе изменю, знай.

Она хочет ребенка. Только этого и не хватало. Или хватало? А ты не хочешь сына? Она родит, она сможет, и родит именно сына. Хочу. И я действительно могу прожить еще двадцать лет, она права. Она во всем права, красивой легко быть правой.

– А когда мы будем разводиться? После завтрака? А кстати…

Он подумал о том, что снял со счета в банке последние две тысячи долларов. И не поменял их на рубли. Так буду медленнее тратить. Мена долларов на рубли занимает какое-то время, будет несколько минут для раздумий – сколько? Тем более, что в ближайшем будущем притока денег не намечалось. Невозможно разводиться. И не разводиться нельзя. Невозможно и надо снимать квартиру. Покупать новую квартиру нет возможности, но это необходимо. Прекрасная жизнь уродлива.

– …хочешь, я поговорю с твоей женой? Я сделаю, как ты хочешь. Это будет забавно, Дарья поговорит с Дарьей.

Только этого не хватало к тому не хватало. Он знал, она поговорит.

– Я не хочу быть твоей второй Дарьей, – Дарья озабоченно похрустела карамелькой, – или третьей. Или тридцать третьей. Я хочу быть единственной. И только как единственная, я могу родить нам с тобой сына. Это ясно?

Он приоткрыл глаза. Ясно как день. Дарья нависала над ним как прекрасный и жестокий сфинкс с растрепанной гривой волос, ее груди светились в предгрозовых сумерках. Ей невозможно противостоять, она все сделает как ей надо. А ты?

Где-то в отдалении, в районе Воробьевых гор заворочался гром... Что может быть лучше майской грозы в субботу? Только нынешняя моя Дарья с ее восхитительными светящимися особенностями. Разбросанная красавица на фоне грозы…

– А ты спишь только с девушками по имени Дарья? Вот мне повезло! А скажи, каково это жить, когда тебе пятьдесят?

Он подумал: «Спроси у своего папы», но сказал другое.

– Дурак, – Дарья сделала вид, что сердится, – хоть и умный. Нас не разлучить.

Тяжело вздохнув про себя – она, как и жена, не любила его тяжелых вздохов – он закрыл глаза. Умирать еще рано, но и жить так невыносимо. Она – гарантия для меня, так думает она. Но не я. Создавать новую семью необходимо и невозможно. Невозможно встать и не встать невозможно. Варить или не варить кофе в чужой кухне? Или позавтракать в кафе?

– Сваришь кофе?

– А почему я?

– У тебя есть преимущество, тебе не надо одеваться.

– Так-так… Продолжайте, барон, принцессе любопытно!

– Ты можешь быть голой и принимать любые, даже и порнографические позы, твое тело идеально, оно вызывает только восхищение и благоговение даже у женщин.

– Это ты говоришь, как тонкий знаток женских тел?

На всякий случай он промолчал. Мало ли?

– Тебе же лень заняться любовью со мной, а мне лень варить кофе.

Да, было лень.

– А хочешь, я все сделаю сама. И даже изображу твои сдержанные стоны! Хочешь?

– Нет.

Дарья засмеялась:

– Ты все-таки природный, то есть настоящий идиот. Неужели непонятно, что все уже предрешено?

Она вскинула руки, мгновенно закрутила свою гриву в хвост, затем распустила волосы. Он увидел это с закрытыми глазами.

– Мы разведемся с твоей женой. Потом поженимся. У нас родится сын. И он будет такой же высокий красивый и талантливый, как ты. И умный как я. А позже я даже позволю тебе флиртовать с твоими студентками. Страшненькими. При мне. Я их сама выберу. А через двадцать лет ты умрешь, и я закажу на твоем надгробии надпись…

– Все стало хорошо!

– Именно! И позволь себе это предательство – развод с нашей женой. Видишь, у нас с тобой даже твоя жена – общая. И про свою дочь не думай, она взрослая девица, на год старше меня. И про деньги не думай, ты напишешь свою успешную пьесу. И обо мне не думай, думай только о нас. Это свое предательство ты обменяешь на здорового сына, молодую меня и на успех пьесы. Отличная мена. И пойми главное, репетиция твоей жизни закончилась и началась жизнь настоящая. А сейчас нынешние мы должны встать, умыться, одеться, спуститься вниз и позавтракать. Мой юный организм, в отличие от старого твоего, требует разного вкусного и побольше!

…Они вышли из подъезда чужого дома под ослепшее, затемненное тучами небо. Инфернально сверкнула бесшумная молния. Он сунул руку в карман пиджака, проверяя, есть ли рубли на завтрак?

– Мы не добежим по ближайшего кафе.

– Ерунда, – она крепче сжала его руку, – мы успеем.

(Китай-город, Лубянский проезд, «Китайский летчик Джао Да», май, 2008)