Ave Eva!

 

Ева, это тебе, дорогая.

 

Всё началось именно в этот день, когда Еве позвонила мама. Мама не изменила себе:

– Ева, ты в курсе, что тебе сегодня исполнилось тридцать пять лет?

Всю жизнь мама разговаривала с дочкой именно так – вопросами:

– Почему ты не доела кашу? Объясни мне?

– Отчего у тебя в четверти тройка по русскому языку? Ты что – из Китая?

– Для чего ты пошла учиться на парикмахера? Разве это профессия для серьезной девушки?

– Зачем ты назвала моего внука Артёмкой? И, прости меня, где его папа?!

Мама всю жизнь, не осознавая, считала Еву ответственной за её, мамину, жизнь.

– Да, мама, – Ева еле слышно вздохнула, – я знаю, сколько лет мне сегодня исполнилось…

В салоне красоты «Наш стиль вам», где работала Ева, ей подарили букет цветов и литровую бутылку дорогого японского шампуня. В обед был тихий, почти праздничный обед с тортом «Наполеон» в докучливом финале. За чаем Еву вяло и безуспешно пытались убедить в том, что «у тебя ещё все впереди, ты у нас красавица!» и предложили разместить свои фото в интернете, «можно в купальнике», и «мужики к тебе потянутся жадными руками!» «Делай как все», сказали Еве.

Этой же отчего-то бессонной ночью Ева «сделала как все», украсила персональную страницу своими фотографиями трехлетней давности, когда ещё у неё было «что-то вроде мужа».

Потом наступило утро, затем прошло несколько дней. Жизнь Евы шла своим чередом: салон-магазин-дом, Артёмка-мама, сломанный велосипед Артёмки, его учёба в школе, лекарства для мамы… Но тут наступил вечер пятницы.

Ева получила письмо по электронной почте. Писал ей некий Сергей Леонтович, фотограф. Сергей, сдержанно восхищаясь «светлой печалью вашего взгляда», приглашал Еву в Москву «на фотосессию». В письме была ссылка на работы Леонтовича. Ева, сгорая от любопытства, заглянула на сайт фотографа и… задохнулась от отчаяния – неправдоподобно красивые женщины в дивных нарядах и без смело и открыто смотрели на Еву – Marina, Anna, Florian…

На месте фотографии автора была изображена жадная растопыренная пятерня. Ева, думая о том, что ей никогда не стать Florian или хотя бы Anna, ответила истеричным «нет», и выключила компьютер. Сразу после этого она решила немного поплакать в постели, и эта идея отчасти успокоила Еву. Ночью ей снились красивые раздетые девушки, которые окружали высокого молодого фотографа. У одной из девушек в руках была книга Владимира Набокова «Машенька», и там, в своем сне Ева удивилась, странно, что не «Лолита».

Прошло ещё несколько дней, Ева мучительно заставляла себя забыть об этой истории: «Сто лет мне нужен этот Леонтович, а тем более, эта Москва!»

Ева наводила порядок на своём рабочем месте, и, вздрогнув от крика, выронила ножницы.

– Где она?!

Это был крик человека, ничего и никого не страшащегося. В дверях салона, нетерпеливо и капризно притоптывая ногами и азартно озираясь, стоял невысокий лысый мужчина лет пятидесяти. Густые остатки всклокоченных чёрных волос окружали его светящуюся лысину – Ева мгновенно вспомнила слово «нимб».

Незнакомец был в белой рубашке, в чёрных кожаных штанах и в остроносых ковбойских сапогах. В руках он небрежно держал охапку белых крупных роз. Никогда в жизни Ева не видела столько роз сразу. Мужчина, прицельно сощурив левый и выкатив правый розово-лиловый глаз, бесцеремонно оглядывал по очереди всех присутствующих в парикмахерской. Ноздри его вислого красноватого носа раздувались, это были ноздри азартного карточного игрока, хладнокровного охотника-убийцы, сладкого женского обольстителя – Ева тут же поняла это.

– Где?!

– Да кто? Кто вам нужен, мужчина?!

И вдруг взгляд незнакомца остановился на Еве, он замер, на мгновение окаменев лицом, затем улыбнулся, кивая сам себе, и с криком: «Я узнал тебя!» он… выплеснул в сторону Евы свои розы!

И Ева, усыпанная цветами, поняла, кто стоит перед ней.

Ветер перемен, мгновенным горячим вихрем, как от фена, пронеслось в голове, и тут же возникло холодное, обессиленное: «Всё зря». И затем нейтральное: «Будь, что будет».

Мягкому, но, одновременно, мощному натиску Сергея Леонтовича невозможно было противостоять. У Леонтовича не было проблем, – он все решал «мгновенно или чуть раньше». Через какое-то время Ева поняла, в отличие от неё, Сережа не боится жить.

Уговорили маму, приобрели билеты, купили Артёмке огромный радиоуправляемый вертолёт, отпросили Еву на три дня из парикмахерской, Леонтович поклялся – no porno, обсудили сумму гонорара – пять тысяч. Всё было быстро, легко, само собой. Ева и не знала, что в этом мире существуют мужчины, не имеющие проблем. Рядом с Леонтовичем, «отдаваясь его воле», она мгновенно почувствовала себя если не счастливой, то спокойной красавицей. Леонтович смотрел на Еву именно как на красавицу.

В Москву они ехали в СВ. Еве было совсем не страшно ехать вместе с Сережей Леонтовичем. Этот вряд ли посягнет, думала Ева, с некоторым мимолетным сожалением, и отчего те, кто может и, более того, – должен, никогда не посягают. А те, кто вызывают только отвращение и грусть посягают непрерывно? Как жаль, думала Ева, что это понимаешь в тридцать пять лет, имея на руках девятилетнего Артёмку…

Всю дорогу до Москвы Леонтович азартно разговаривал то по одному сотовому телефону, то по-другому. С русского Сережа переходил на французский, затем на английский. В голове Евы совершенно некстати возникла особенно неуместная сейчас фраза: «Do you speak English?»

Господи, отчего я не знаю английского? Почему я живу в Кургане? Зачем у меня нет мужа? Мама права, я – неудачница… И для чего я – неудачница?! Зачем?

Еве стало стыдно, как всякий раз ей было стыдно, сидя на кухне, перед укоризненной мамой.

Интересно, он женат? Конечно, он женат на молодой, привлекательной модели… Зачем ему я – обыкновенная, провинциальная парикмахерша?

Тут Ева вздрогнула…

А в самом деле – зачем?! Ну не «светлой же печалью моего взгляда» был он пленен?! А тогда – что?! Он говорил, какой-то конкурс – «Образ России», но Ева толком не поняла. С Леонтовичем всё было быстро и легко, он всё делал так – легко и быстро, и времени для понимания не оставалось.

Нет, это всё оттого, что я не хочу понимать. Просто хочу ехать с ним в Москву…

…В столице их встретила дежурно приветливая, ухоженная дама лет сорока.

– Галя!

– Ева! – Ева вдруг заволновалась, шутки кончились, «это Москва, детка».

На площади Казанского вокзала они погрузились в роскошный белый Mercedes с огромной наклейкой на лобовом стекле: Zaporojez. Московский юмор, поняла Ева, переведя слово «Zaporojez» на русский язык.

Присутствие за рулем этой самой Гали отчасти успокоило Еву. По дороге Галя и Серёжа что-то обсуждали вполголоса. «Её глаза», «конкурс», «её плечи», «возможная, и даже вероятная её грудь», «огромная конкуренция». В какой-то момент Ева с немым удивлением поняла – это про неё. Она удивилась вот так – онемев – второй раз в жизни. Впервые это с ней произошло в кабинете доктора, когда ей сказали, что она беременна.

– У Андрея сейчас никого нет, он в отъезде, – сообщил Сережа Еве о каком-то Андрее, – так что за тебя в этом смысле можно не беспокоиться…

– Андрей – это друг Сережи, – добавила Галя, – ты у него поживешь.

– Это он тебя нашёл, – заулыбался Сережа, – знай!

Ева кивнула, она не знала пока – благодарить ей этого неизвестного Андрея, или нет.

…Квартира была большая, из новых. Такие квартиры Ева видела только в иностранных каталогах и по телевизору.

Ей показали необъятную спальню с огромной ванной. Ванная на двоих, подумала с тоской Ева…

– Здесь и будешь жить, – сказал Леонтович, – располагайся! Сейчас придет наш бухгалтер с твоими бумажками.

Ева едва успела распаковать вещи, в двери позвонили. В квартире возник лысый, безгубый человек с немигающим мертвящим взглядом в отличном, застегнутом на все пуговицы похоронном костюме, в строгом траурном галстуке – бледный служащий с почти потусторонней фамилией Грабовски.

Стас Грабовски тихим, но внятным голосом стал объяснять Еве «содержательное наполнение договора». Упоминались малопонятные термины: «авторское право», «использование и трансляция сюжетов», «моделирование ситуаций». Ева, понимая отдельные слова, никак не могла уловить общий смысл.

– А вам и не надо, копейка в копейку, – сказал Грабовски, – это – выгодный для вас, ноль в ноль, договор. Теперь о главном, вы ведь уже обсудили с Леонтовичем ваш гонорар? Речь шла о пяти тысяч, верно?

Ева, вспомнив, сколько стоит новый велосипед для Артёмки, мысленно прибавила к пяти тысячам недостающие рубли и кивнула.

– Хватит… То есть, да – верно.

Пять тысяч, думала Ева, не очень-то это выгодно, московские их штучки…

– Отлично, – Грабовски передал ей одну из своих сияющих ручек, другой он указывал место. – Здесь подписываем. Здесь, где галочка. Здесь. На каждой странице. Отлично, ноль в ноль. Теперь второй, ваш экземпляр. Вот здесь забыли…

Аккуратно подстриженные и обработанные ногти Грабовски были покрыты бесцветным лаком…

Гей, неприязненно подумала Ева, вот она – Москва развратная.

– Здесь…

Подписывая договор Ева разделила пять тысяч рублей на три дня, и поняла, в парикмахерской у неё выходило меньше.

– Еда, транспорт, – бубнил Грабовски, поднимаясь с места, – грим лица, визаж, грим тела, стилист, костюмы, за наш, разумеется, копейка в копейку, счет. Пять тысяч – ваш чистый гонорар.

Ева хотела узнать, а что означают эти бесконечные «копейка в копейку» и «ноль в ноль»?

– Не обращайте внимания, – ответил на мысли Евы бухгалтер, – это наши финансовые присказки-поговорки.

И только когда Грабовски ушёл, Ева вдруг с ужасом вспомнила эти его слова: «грим тела»? А… что это?

Но подумать об этом она не успела, в квартире появились две одинаковые, как показалось Еве, улыбающиеся «молодые блондинки средних лет».

– Сделайте с ней все как надо, – сказал им Леонтович. – И быстро!

– Ок! Сделаем быстро, часов за пять.

– Я метнулся в студию, но, туда и обратно мгновенно! Чтобы всё успели!

Евой занимались весь день: ванная, чистка лица, маникюр и педикюр, стрижка и укладка. Ева интуитивно понимала – здесь безопасно, её не обманут, с ней здесь не поступят дурно, а возможно даже, поступят хорошо.

Кажется, уже был глубокий вечер, когда в дверь позвонили и Ева опять услышала улыбчивый голос Серёжи Леонтовича.

– Студия простаивает, – кричал Леонтович, – заканчивайте! Я не могу платить за порожняк такие деньги! Едем!

Еву поразило это, она не думала, что Сережа Леонтович способен выговаривать такие слова: «порожняк», «метнулся».

Мельком, на ходу, увидев в зеркале отражение какой-то красивой молодой девушки Ева не сразу поняла, что смотрит она на себя.

И они поехали сквозь уже ночную, блистательную и яркую Москву в студию Леонтовича. Две блондинки сели вместе с Евой на заднее сидение, от их беспрерывных разговоров у Евы разболелась голова, но ей неловко было сказать об этом.

– Что морщишься? – Леонтович, обернувшись, подмигнул Еве.

– Всё хорошо, – испуганно заверила его Ева.

– Смотри у меня! – Сережа угрожающе улыбнулся.

В огромной студии Ева тут же попала под яркие и жаркие потоки света, её поставили на фоне гигантской белой стены и…

– Начали!

Последующие три часа Ева провела, не очень веря в то, что всё это происходит с ней. Леонтович усаживал её в кресло и делал серию мгновенных фотографии. Затем Сережа усаживал её на высокий табурет, отбегал, ругался, обожая, хватал Еву за руки и за ноги, «располагая их не так как тебе удобно, а так, как мне надо!»  Потом Еву уложили на красный кожаный диван, и Сережа стал «ставить, твою мать, спину».

Еве беспрерывно поправляли грим и временами подносили запотевший бокал с ледяным шампанским, от которого ломило зубы. Ева пила, не чувствуя вкуса, сгорая от стыда и неловкости.

– Ещё серию – сказал Леонтович, – потом будем закусывать! Не заработали пока!

За эти часы Ева, с помощью двух блондинок, несколько раз меняла платья, костюмы, и бельё. Еве поправляли и меняли прическу и грим, ей тонировали плечи, руки и грудь...

В съемках Сергею помогал ассистент-режиссер, молодой парень по фамилии Гудошников. Если бы Ева знала слово, то поняла, Гудошников смотрел на нее с благоговением. Грабовски, Гудошников, думала Ева, какие странные московские фамилии…

– Ещё серию, – кричал Леонтович и затем, наклонившись, шептал ей на ушко, – ты моя самая хорошая. Обожаю тебя, потерпи ещё чуть-чуть! Дивная ты – четыре буквы – дура!

Ева очень устала, но она не могла возразить Серёже Леонтовичу ни жестом, ни словом, ни даже движением брови. Не понимая, Ева чувствовала, она принимает участие в создании чего-то красивого настоящего, более того – достойного...

Несмотря на мою голую грудь, повторяла Ева про себя, несмотря, несмотря!

– Ещё одну серию! – сказал Леонтович. – Переиначивая Михая Себастиана, скажу так: «Звезда по имени Ева в нашей безымянной галактике!»

Ева, всячески выказывая усталость, пожала блистательными обнаженными плечами, она не знала, кто такой Михай Себастиан...

Съемки закончились глубокой ночью, и Серёжа отвез Еву «домой», в дороге они молчали, Ева безучастно разглядывала ослепительную ночную Москву.

После душа, Ева позвонила в Курган, маме, передала привет уже спящему Артёмке и тут же легла в постель. Кроме ужасной усталости Ева испытывала нечто, напоминающее одновременно страх и удовольствие.

Перед сном она попыталась представить себе всё то, что происходило в этой необъятной, чужой постели. Какие бои шли тут? Какие столкновения характеров, сюжетов, образов и тел были здесь? Но вместо ожидаемого и волнующего Еве приснился огромный пустой торговый центр. По бесконечному залу, таясь, бесшумно шла босая девушка в алом платье с огромным сачком в руках. Под мышкой у девушки была зажата какая-то книга, и было решительно непонятно, что всё это означало? Что это была за девушка? Как её звали? И что за книга была у неё под мышкой?

И только под утро, в полусне, Ева разгадала все загадки – девушку звали Лолита, а книга была, конечно же «Машенька» Владимира Набокова. Пересечение любимых книг. А всё это вместе была охота на бабочек. Но почему именно в торговом центре? На мгновение Ева поняла это, но тут же, не разочаровавшись, забыла…

Утром её разбудила Галя. Они молча, торопливо позавтракали, и сладкие пытки в студии Серёжи Леонтовича продолжились… Ева уже не стеснялась своих голых ног, голых плеч и всего остального голого. В какой-то момент она поняла, может быть впервые в жизни, что она действительно красива, и в этот момент Еве стало всё равно.

Многочасовые съемки со сменой костюмов, грима, париков и антуража, длились три дня… Особенно Еве понравилось короткое, облегающее платье, это алое платье напомнило ей сон с Лолитой…

Странные, беспамятные сны, подъем, душ, завтрак, поездка в студию, макияж, наряд, свет, сессия. Бокал шампанского, ломтик сыра и ветчины, стакан воды, макияж, сессия. Чуть-чуть виски, макияж, сессия. Легкий обед, макияж, новый костюм или без, сессия, яблоко и стакан воды, сессия. Поездка по ночной Москве, душ, звонок маме, сон, блаженный сон без сновидений – Еве не снилась даже Машенька с сачком для бабочек.

Ева поняла, что всё закончилось только в персональном купе СВ – Сережа купил для неё оба места. На соседнем диване располагалась огромная плетёная корзина с белыми крупными розами, рядом присоседились пакеты с деликатесной едой и коробка с её любимым алым платьем – подарок от Леонтовича. Здесь же лежала книга Владимира Набокова «Машенька» и огромный фолиант с надписью: Eva, Portfolio.

– Твои фотосессии и экземпляр договора…

Сережа поцеловал её в щеку, затем в губы…

– Это тебе, ангел мой, – Сережа передал Еве незапечатанный конверт, – твой гонорар.

Ева молча кивнула, говорить она не могла. В дверях Леонтович обернулся и серьёзно улыбнулся:

– Ave Eva!

Сережа произнес эти зеркальные слова и ушёл.

И Ева опять, уже в который раз, стала одинокой. Сережа ушёл так, как будто его никогда не было в жизни Евы. Купе наполнял солнечный осенний свет. Неуместно прекрасно пахли розы. За окном был вокзал: звуки железной дороги, приглушенный гомон пассажиров, неторопливые сообщения о поездах – временный уют купе в постоянной неустроенности жизни. Впереди был Курган и вроде бы обыкновенная, но уже и чуть иная жизнь. И нужно было проживать каждую минуту этой обыкновенности, задавливая всё «иное».

Ева бездумно открыла конверт, на её ладошку выпали яркие, сиреневые купюры – десять банкнот по пятьсот евро.

А где же мои пять тысяч, подумала Ева и заплакала.

Поезд тронулся…

(Москва – Курган – Москва, 17 сентября 2011, 3 января 2015 гг.)

Мечта Румыния.

Он повернул ручку ближней левой конфорки и почувствовал тонкую тень настоящей неприятность, как если бы пломба микронно сместилась в коренном зубе. Затем в недрах газовой плиты – совсем близко – раздался тихий звякающий звук металла о металл. Ручка конфорки, потеряв всякое сопротивление, стала безвольной.

Он машинально проверил языком пломбу в коренном нижнем зубе, все было в монументальном порядке. С облегчением, неловко вынул конфорки из их заскорузло родных гнезд, приподнял «стол» плиты и увидел, что сломалась регулировка подачи газа. В таинственных пыльных внутренностях плиты он разглядел жухлую засушенную полоску бумаги, где имела место выцветшая бледная печать: «Made in Romania», ниже была дата: «12.02.1970». Это было нечто вроде «послания с того света», привет из коммунистического вчера братской Румынии товарища Николае Чаушеску.

Иван вспомнил пятый класс, свои двенадцать лет, румынские боевики режиссера Серджиу Николаеску про комиссара полиции Тодора (или Тудора?) Миклована, «Чистыми руками», «Последний патрон», еще что-то не проявившееся в памяти, кажется «Комиссар полиции обвиняет», и всюду – шляпы, костюмы, улыбки, револьверы.

Затем Иван вспомнил несостоявшуюся поезду всей семьей на Черное море, в Румынию, в город-порт Констанца. В начале все было хорошо, Иван даже ходил с матерью в фотомастерскую «Этюд», где их запечатлели вместе для заграничного паспорта.

Для «ускорения дела путевки» отец, начальник строительного участка, «выписал» кому-то целую машину какого-то бруса. Родители уже составляли маршруты: Курган – Москва, Москва – Бухарест, и наконец, Бухарест – Констанца. Иван вожделенно мечтал о жевательной резинке, джинсах и девушках в купальниках «бикини» на импортном пляже, где, вероятно, их можно было бы спокойно рассматривать. Увлеченный в то время фотографией, он даже задумал взять с собой фотоаппарат «Смена-8М». И все мечты сложились в мозаичное заграничное слово: «Румыния». Но тайная механика грубых взрослых связей где-то дала сбой, поездка не состоялась. От мечты остался яркий рекламный проспект и карта побережья Черного моря с подчеркнутым красным карандашом словом: «Констанца».

«Еще не хватало взорвать дом, – похолодев, подумал Иван Носкович, – черт побери, а ведь придется менять газовую плиту. Это же сколько же они нынче стоят?»

Когда он звонил в мастерскую, он еще тешил себя надеждой: «Обойдется. Заменю ручку конфорки и все дела!» Но пришедший мастер с занудной мрачностью сообщил: «Еще и то скоро сломается, и вот это еле держится, словом, ремонт обойдется в половину стоимости новой газовой плиты, лучше купить новую!» С тем мастер и ушел, не забыв взять деньги «за советный визит». Он так и сказал: «Советный».

Носкович позвонил в специализированный магазин «Мир газа и плит» и выяснил, новая плита – это его месячная зарплата. Имея образование историка, Носкович работал «свободным грузчиком» в супермаркете «Метрополис», который находился по соседству, вышел из подъезда и почти на работе – удобно.

В «Метрополисе» Иван имел репутацию «шелудивого еврейского интеллигента», потому что «других среди вас нет». «Русский по имени» и «еврей по фамилии» Носкович не обижался ни на интеллигента, ни на еврея. Отец как-то сказал ему: «Мы не из еврейских, а из белорусских евреев», но коллеги-грузчики об этом ничего не знали, они вообще, пережидая жизнь с комфортным облегчением, мало что знали. Между тем, Иван любил свой физический труд. Заранее видя объем товара, что он должен был переместить из одной точки в другую, он прикидывал свои действия как полководец, который планомерно освобождал территорию от врага. Это помогало в работе и благостно отвлекало от любых мыслей. Кроме того, Иван покупал продукты с «половинной» скидкой, что-то удавалось «подворовывать по мелочи», были небольшие премиальные «за превышение погрузочной нормы», денег вроде бы хватало на простую, не обремененную крупными тратами, жизнь, и вот незадача – новая газовая плита.

«Неделю продержусь как-нибудь, – прикидывал Носкович, – пельмени и колбаса есть в холодильнике, а потом получу зарплату, тогда и закажу!» И всю эту неделю, отложив все имеющиеся до зарплаты деньги, Иван экономно ел пельмени с колбасой и делал подсчеты: стоимость новой плиты, доставка, демонтаж старой плиты, установка новой, утилизация старой плиты. Он звонил «по организациям», подбирая оптимальных заказчиков, но все равно, сумма получалась разорительной.

«Ничего, побуду банкротом, – мужественно и раздельно утешал себя Иван, – раз в пятьдесят лет надо менять плиту. Жену. Квартиру. Автомобиль».

Жены у Носковича отродясь не было. В небольшой квартире, доставшейся ему от умерших родителей, он «безвылазно» жил с 1972 года, когда семья переехала в только что отстроенный дом, где еще долго пахло свежей краской и побелкой. И сколько он себя помнил, в их кухне стояла именно эта газовая плита, как выяснилось днями, made in Romania. На автомобиль он так и не накопил, и вообще, не накопил ничего.

Как-то раз, после не совсем бурно, но красиво проведенной ночи с Мариной, продавцом из мясного отдела «Метрополиса», она сказала ему:

– Думала, у мужика, у которого в пятьдесят лет ничего нет, хотя бы член большой, но он у тебя обыкновенный.

Более всего в Марине ему нравилась ее половинная стеснительность: если халат, то распахнутый; если трусики, то прозрачные; если правда, то равнодушная. Иван пробормотал что-то нелепое, связанное с любовью, но Марина только бессильно рассмеялась:

– Какая любовь? Мне сорок годиков, грудь до пупа, задница в кресло не помещается, дочка скоро родит непонятно от кого, а тебе пятьдесят лет.

– Почти пятьдесят два, – поправил ее Иван.

– Тем более.

Преувеличивая, Марина льстила себе, ее всегда взволнованные груди были сдержанно подвижны, приятно весомы, идеальны на ощупь, что касается зада, то в определенной позе, при выгнутой спине, он вызывал ощущение благоговения, а ритмичный процесс добавлял к благоговению тяжелое и влажное слово: «круп».

Тогда Иван пригласил Марину в кафе «Рекорд», на улицу Рихарда Зорге. Носкович даже заготовил фразу: «Ты похожа на Нонну Терентьеву!», но затем передумал, советская актриса Нонна Терентьева была незнакома Марине, которая тоже предпочитала жить налегке.

– Мы не дети, – оборвала его приглашение Марина, – я хочу в постель без романтики.

…Наконец, наступил заветный – зарплатный – день. Следующим утром, в нерабочую субботу, Иван позвонил в «Мир газа…» и заказал новую плиту. Пообещали в течение дня. Носкович для чего-то сменил джинсы и надел относительно чистую майку с пылающим дирижаблем и надписью Led Zeppelin. После нескольких томительных часов ожидания позвонили снизу, неприятности начались. Плита вместе с упаковкой не помещалась в лифт. «Если понесем вручную, доставка будет в два раза дороже» – «Нет, я так не договаривался!»

Некоторое время они перепирались, затем грузчики пошли на компромисс, они разобрали часть упаковки, и таким образом втиснули плиту в лифт. Внесли покупку в прихожую. «А в кухню?» – «До кухни отдельный тариф, будешь платить?» – «Нет» – «Хозяин, корячься сам!»

Напрягшись, Иван расписался в бумагах, заплатил грузчикам и осторожно поволок плиту с вскрытой упаковкой в кухню, напоминая себе по дороге: «Грузчик я или теоретик?!»

В кухне Иван осторожно освободил плиту от остатков упаковки и залюбовался, плита сияла девственной чистой белизной. «Mercedes, не иначе, – подумал Носкович, – ах, если бы…»

Иван тут же позвонил в офис фирмы «Юпитер», еще раз уточнил стоимость услуг и вызвал мастера, который должен был отключить старую и подключить новую плиту.

– В течение часа, – сказали ему.

Иван заварил себе чай, добавил дольку лимона, и вышел на лоджию. «Новая плита, это как отчасти обновленная жизнь, – думал он, пробуя чай, – надо иногда делать подарки себе».

Он еще допивал чай, когда в дверь назойливо позвонили. Иван, полный непроглядных туманных предчувствий, открыл дверь. В квартиру ввалился молодой здоровый парень с громоздким рюкзаком за плечами. Небольшой лоб как по линейке, спрямлено переходил в огромный плоский нос. Не здороваясь, и не делая попыток снять обувь, мастер энергично протопал в кухню.

– Так, понятно! Кто вам менял шланг? Где бумаги?

– Бумаги? – Носкович оторопел от агрессивного напора, – какие бумаги?

– На установку вот этого шланга! – парень угрожающе потряс газовым шлангом, затем ловко открутил его конец от старой плиты, – сколько лет плите?

– Много.

– Так где бумаги? – заранее сморщившись, мастер с царапающим душу скрежетом резко отодвинул старую плиту.

– Прости… те, как вас зовут?

– Артур меня зовут.

– Иван. Я не знаю, где бумаги. Шланг меняла управляющая компания.

С кряхтением опустившись на колени, Артур стал откручивать болты, освобождая новую плиту от деревянного поддона.

– Я сейчас вам подключу плиту и оставлю бумаги, где будет говориться, что плиту вам подключила фирма «Юпитер». Бумаги – это ответственность.

– Артур, я бы хотел уточнить, сколько стоят ваши услуги, потому что…

– Сейчас, – Артур с проворной готовностью вынул из заднего кармана джинсов сотовый телефон, открыл калькулятор и… у Носковича потемнело в глазах. Сумма оказалась в два с половиной раза больше того, что ему обозначили в офисе фирмы.

– Но я договаривался о совсем других деньгах!

– А визит мастер? А откручивание болтов? А то, что я отодвигаю старую и из одного конца кухни тащу вашу новую плиту в другой конец кухни? Это все что, бесплатно?!

– Я и сам могу…

– Сам?! – Артур как будто ждал такого поворота событий, он молниеносно протянул Ивану отвертку, это жест был как репетиция удара, – на! Вперед!

Иван принял отвертку, неловко наклонил плиту, оказавшуюся в таком положении странно тяжелой, и стал нащупывать головку болта. Артур с пугающей ненавистью бубнил рядом:

– Бывают же такие бессовестные люди! Бесплатно! Даром! Может, мне вам еще и полы помыть?! И манную кашу сварить? И в магазин сбегать?

– Я уточнял три раза, мне называли совсем иную сумму! – Носкович, с трудом попав отверткой в головку болта, сделал оборот, затем еще один, но болт проворачивался. Покрываясь от натуги нездоровой испариной, Иван прихватил кончиком пальца гайку, и почувствовал, как синхронно с оборотом отвертки, в палец медленно впилась шершавая заноза. Этого только не хватало!

– Вы все хотите бесплатно! – голос Артура сорвался на крик.

– Успокойтесь! Не все бесплатно! Я оплачиваю отключение и подключение! – с натугой Иван открутил один болт. Но было еще два…

– Я что, бесплатно должен к вам ехать?

Носкович стал отворачивать второй болт. Раненый палец стал влажным.

– Я оплачиваю то, о чем я договорился в офисе вашей фирмы!

– Звоните в офис!

Тяжело дыша, радуясь передышке, Иван выпустил не докрученный болт, осторожно опустил плиту на пол, и взял в дрожащие от напряжения руки сотовый телефон.

– Фирма «Юпитер»! Чем мы можем вам помочь?

Заикающимся от негодования голосом, Носкович пожаловался на Артура, но Ивану ответили, «все верно, вызов мастера, болты, передвижение плиты по кухне, – это отдельные расходы!», затем добавили: «Вы просто неправильно поняли!»

– «Передвижение плиты по кухне»?! – Иван не верил своим ушам, – но вы меня не предупредили! – Носкович возмутился, но на том конце провода бросили трубку.

«Если, плача, заплачу, у меня не останется денег ни на утилизацию, ни на еду!» – с ужасом осознал Иван.

– Платить будем? – угрожающе уточнил Артур.

– Только за отключение и подключение, – твердо сказал Носкович, принимаясь выкручивать очередной болт.

– Бывают же такие упрямые, – зло сказал Артур.

– Знаете, бывают! – Ивану показалось, Артур может ударить его. На всякий случай Носкович прикрылся плитой.

«Глупейшее положение, – думал Иван, – я работаю за свои же деньги, а рядом со мной не совсем адекватный молодой человек!»

Третий болт сдался почти без боя. Пыхтя, Иван освободил плиту от поддона и бережно пододвинул ее к шлангу. Палец его занозно кровоточил.

– Так вас устроит? – с издевкой уточнил Иван и тут же пожалел об этом.

– Вполне!

Артур стал демонстративно нервно присоединять новую плиту к газовому шлангу. Иван пошел в ванную, подавляя выдох, вынул огромную занозу, достал пузырек с йодом и прижег ранку.

– Рассчитайтесь со мной!

– Сейчас!

Пачкая йодом купюры, Носкович рассчитался с Артуром, и тот, возмущенно рыча, убежал, демонстративно не закрыв за собой дверь. В квартиру потянуло запахами соседского борща, заработал лифт. Дуя на палец, Иван с облегчением закрыл за Артуром входную дверь. Был в этом Артуре какой-то надрыв, какая-то трагедия, но думать об этом Носковичу было уже ни к чему.

«Своих надрывов хватает, – успокаивая себя, думал Иван, – сейчас позвоню в фирму по утилизации и все закончится!»

Носкович позвонил в «Хлам-Утилизатор» и настоятельно уточнил сумму. «Да, все именно так, – подтвердил ему серьезный женский голос, – высылать к вам нашу команду?» – «Высылайте!» – «В течение часа!» 

И только тут Иван осознал, Артур не оставил ему никаких бумаг о подключении! Как же так!? Носкович позвонил в «Юпитер», но там было занято. Иван сбросил звонок и вновь набрал номер, тщетно! Он позвонил опять. В «Юпитере» было занято.

«Черт! До чего же все нелепо!»

Он полез в шкаф секретера и стал рыться в поисках «бумаги на газовый шланг». Вместо бумаги он нашел несколько фотографий родителей и фотопортреты самых красивых одноклассниц: Светланы Варгановой и Дины Блиновой. Это были живые глянцевые фотографии большого формата, выполненные на фотобумаге, которые он сделал в семнадцать лет фотоаппаратом «Зенит-TTL», помня все подробности съемок. На ту пору он азартно выискивал в киосках «Союзпечати» журнал «Советское фото», рассматривал снимки мастеров, предпочитая редчайшие фото обнаженных моделей, ходил на фотовыставки курганских фотографов. Но потом отец сказал ему: «Этим не заработаешь, если нет талантов в жизни, иди в учителя». И после школы Носкович поступил на исторический факультет Курганского педагогического института.

Иван вздохнул, бумага на шланг так и не была найдена, зато он решил вставить фото Светланы Варгановой в рамку и повесить на стену. Фотография не потускнела, не потрескалась, она сохранилась, как будто была сделана днями, как будто не прошло тридцать с лишним лет...  Радовало и другое, пока он почти не вышел за пределы своего «плитного» бюджета.

Иван сделал себе еще чашку чая, вспоминая какую-то английскую пословицу о том, что «чашка чая решит все ваши проблемы», или что-то такое же глуповатое и оптимистичное. Оптимизм всегда глуповат.

Иван попробовал электро-поджог новой плиты. Все конфорки работали идеально. Иван открыл люк духового шкафа. И шкаф работал превосходно. Затем Носкович еще раз позвонил в «Юпитер». Занято. «Похоже, меня внесли в черный список»

Позвонили в дверь. Позвонили не агрессивно, спокойно. На пороге стояли два мужичка неопределенных лет.

– Хлам-Утилизатор мы.

– Очень приятно! – неделикатно порадовался Иван.

– Стасик, – один мужичок кивнул другому, – выносим.

– Выносим, Горик.

«Стасик и Горик», – подумал Иван.

Грузчики обхватили старую плиту, приподняли ее и… с грохотом отвалился люк духового шкафа.

– Ишь ты! – сказал Горик, не удивляясь, но как бы подтверждая происшедшее.

– Точно, – сказал Стасик, – тащи упаковку, Горик! Без упаковки мы ее, сердечную, не донесем!

Горик протопал вон. Опять запахло борщом. Кроме мелких щенячьих имен, у Горика и Стасика было и другое несомненное достоинство, чтобы ни происходило, они были довольны своей розовобрюхой жизнью. Им было не любопытно, чем, кроме болезни и смерти, все закончится, в своем мире они всё знали.

– Хозяин, – с блудливым видом, Стасик почесал за ухом, – придется накинуть деньжат в копеечку за упаковочный материал, смекнул? – со дна своего вершинного превосходства, Стасик снисходительно смотрел на простофилю Ивана.

Удивляясь себе, Носкович приподнял крышку полумертвой плиты, осторожно оторвал ломкую желтую полоску бумаги с «Made in Romania. 12.02.1970» и спрятал полоску в бумажник.

– Смекнул, – мрачно ответил Иван, прикидывая, сколько именно он может позволить себе «накинуть копеечкой». Вышло чуть.

Наконец, грузчики, приняв добавленные деньги, и упаковав старую плиту в плотный целлофан, вышли вон. Запирая за ними дверь, Иван думал: «Борща мне не видать до следующего месяца. Впрочем, можно напроситься в гости к Марине».

Иван сделал себе бутерброд с колбасой и вышел на лоджию. Ныл занозный палец. Внизу гомонили дети. Два грузчика, Горик и Стасик, горячо обсуждая на ходу «холодный сорт пива», все еще скандально впихивали его старую румынскую плиту в грузовой фургон.

«Смешно, – думал Иван, но эта плита – часть жизни. Уезжают в небытие мамины каши и пироги, супы отца и его рагу, мой кофе, ночные посиделки в кухне, воскресные семейные обеды».

Иван доел бутерброд. Всё кончилось, семьи больше не было, но осталась гербарийная полоска с фиолетовой выцветшей печатной датой, частичкой румынской плиты.  

– Ерунда! – он негромко произнес это в слух, затем вернулся в кухню. Налил воды в ведро, вымыл пол в кухне и в прихожей. Сделал себе еще пару бутербродов с колбасой, заварил третью чашку чая и со всей снедью опять вышел на лоджию, в некое подобие «пикника на воздухе».

Подумал о том, что финал его жизни виделся, как желанное окончание надоевших, а потому затянувшихся уроков, где ты отвечал не очень хорошо. «Да что там говорить, – плохо отвечал». Что будет дальше, после смерти, второй год? А куда уйдут отличники? В институт? Он знал, если «посмотреть со стороны», то жизнь его не удалась, но он не испытывал по этому поводу ни разочарования, ни тоски, ни даже грусти.

Стойкие ассоциации с уроками были вызваны, вероятно, его недолгой практикой преподавания истории в средней школе. Но когда от отсутствия терпения и еды Советский Союз распался, Иван ушел из школы в ближайший магазин, ближе к продуктам и, хотя бы каким-то живым заработкам.

Он доел бутерброд, запил его чаем и немедленно принялся за другой кусок хлеба с колбасой. Иван и не предполагал, что он так голоден.

«Надо будет сварить штук десять пельмени. А завтра? А завтра напрошусь к Марине. Так и скажу, купил, мол, новую газовую плиту, сижу без денег. Настоящие мужчины так и говорят своим женщинам, мол, покорми, денег нет!» Это было чепухой, Марина не была его женщиной.

Иван вернулся в кухню и тут же почувствовал отчетливый запах газа. Он перекрыл газовый вентиль, распахнул настежь окно и приник к газовому шлангу. Так и есть! Пахнет газом! Иван позвонил в аварийную газовую службу.

– Вентиль перекрыли? – без интонаций прогнусавил голос неопределенного пола.

– Перекрыл.

– Окно открыли?

– Открыл.

– Ждите.

«Что ты будешь делать? Какая трагедия, этот Артур просто урод! Сознательно не докрутил гайку на шланге!»

Иван думал о том, как мама отца, бабушка Маша часто повторяла: «Люди – это дерьмо на блюде!» Как же она была права. Потом Носкович прикинул, что ему придется заплатить и за вызов аварийной бригады, а это значит, что на месяц он останется совсем без денег. «Ничего, займу у кого-нибудь». Носкович поморщился, он занимал деньги только однажды, когда нанял проститутку. Гигиеническая нормированная, процедурная «любовь» – вот так и вот этак – без поцелуев, без слов, почти без дыхания – это были душные воспоминания.

«Пустое, все не просто прошло, а и умерло»

…Был уже глубокий вечер, когда приехала пара «аварийных газовщиков». Это были степенные солидные мужчины в спецовках с нашитыми на груди фамилиями: «Миюц О.И.» и «Папинус В.А.»

Иван объяснил все, как было, затем подумал: «Странные для Кургана фамилии». И вслед: «У тебя у самого-то какая? А фамилия Кюхельбекер?» Иван вспомнил, когда у матери было плохое настроение, она говорила: «Курган – место ссылки!»

– Понятно, – сказал Миюц О.И., высокий джентльмен с деревянной спиной.

– «Юпитер» – это дерьмо космического масштаба, – почти остроумно добавил Папинус, В.А., круглый дяденька с застывшей улыбкой человека, не ставшего палачом, но, вероятно, сохранившего неосознанную мечту.

– Мы часто за ними подчищаем, – сообщил Миюц О.И., не без профессиональной гордости.

Прибором с неприлично трясущимся щупом, Папинус В.А. тщательно замерил уровень газа, развинтил шланг, осмотрел его, смазал какой-то вонючей мазью и поставил шланг на место. Миюц О.И. зажег по очереди все конфорки, затем проверил духовой шкаф.

– Все в порядке.

Папинус В.А. протянул Носковичу какие-то бумаги, тот расписался рядом с галочками. У Ивана оставались еще какие-то деньги.

– Сколько я вам должен?

– Нисколько, мы же аварийная служба, – торжественно заявил Миюц О.И.

– И все же?

– Мы не возьмем, нас за это наказывают, – официально добавил, вероятно, многажды наказанный Папинус В.А.

«Аварийные газовщики» и уйти умудрились солидно. На лестничной площадке уже не пахло борщом.

«Конечно, все уже съели», – неприязненно подумал Иван. Затем он подумал о том, что одного из газовщиков он точно где-то видел. Но кого из них и где?

Он вернулся в кухню и тут же заглянул в холодильник. Было еще немного колбасы и килограмм пельменей.

«Ничего, проживу, – сдерживая себя, он решил не звонить Марине, – обойдусь!»

Был двенадцатый час ночи, когда Иван принял душ, почистил зубы, надел свежую пижаму. Разложил и застели диван, затем лег и блаженно закрыл глаза. Еще совсем недавно он перечитывал перед сном любимые книги, но сейчас и это казалось докукой. В последнее время он научился ни о чем не думать и ни о чем не жалеть перед сном. Обычные его дни походили один на другой, даже выходные и праздники, радовал только сон. Он уже не спрашивал себя, отчего он отказался от семьи и, хотя бы от какой-то, но карьеры. От каких возможных неприятностей он себя оградил, и, главное, зачем? Кроме криворуких проводов родителей на тот свет – он старался как мог – он пока ничего не смог в своей жизни, и даже, кажется, и не пытался, впрочем, он уже не помнил свои желания. Для чего он прожил такую блеклую жизнь, он не знал, и уже не хотел знать, на этот случай у Носковича была теория, когда ты притрагиваешься к жизни в попытках понять хоть что-то, она тут же меняет правила игры, поэтому жизнь невозможно понять, и, соответственно, оценить.

«А с другой стороны, отчего бы мне, выйдя на пенсию, не заняться фотографией? Ни для кого, для себя».

Он вспомнил замечательную фотографию красивой Светланы Варгановой. Мысль о фотографии нейтрализовала гадливые ощущения прошедшего дня, Носкович почувствовал это почти физически. Его семнадцатилетие, сминая податливое время, коснулось нынешних его лет, и он понял, – расплата за пустоту минуема. Жизнь – долгая история, но каждый отдельный день дольше целой жизни.

Он займется фотографией, он будет снимать голую Марину с ее «литым» «круповским» задом, но ни о какой женитьбе на Марине не может быть и речи, – Иван знал это наверняка. Вероятно, так и работает механика Мироздания, фотография Светланы Варгановой была сделана в юности как проброс в будущее, и не важно сколько прошло лет, – время очевидно бесконечно.

Где-то в мгновении, которого нет, то есть между сном и явью, он успел уловить: «Это не оправдание, я в нем не нуждаюсь, это какая-то другая моя потребность». Затем, успокоенный, Иван легко вспомнил, где он видел этого уже пожилого мужчину с прямой спиной, Миюца О.И. Олег Миюц учился вместе с Иваном целых два года, 9 и 10 класс «А», в средней школе № 29, что находилась по адресу Въезжая улица, 7. Кажется, у него было отчество Иванович. Узнал ли его Олег Миюц или нет, Ивану было безразлично, и уже уснув, он понял, спустя сорок лет, он все еще сожалел о не случившейся поездке в Румынию...

(Москва, кафе «Бухарест» – Курган, кафе «Рекорд», 1-3 августа 2015)