(кометные Немыхинские промельки)
Горячий Пирожков Колька, легкомысленно
продюсерствующий режиссер, небрежно кивнул подбородком на небольшого, но
аккуратного человека средних лет при неряшливой бороде, что уныло сидел за
столиком в кафе «Зигмунд Фрейд» над сиротской чашкой остывшего кофе. Даже
издали было видно, что кофе невкусный...
– Это и есть режиссер Немых... Харчится,
дурачина, после того, как отдал алименты бывшей жене. Если у тебя есть лишние
деньги купи ему бутерброд...
– Лишние деньги?!
– Ну, не лишние, какая разница?! Он любит
большие бутерброды с ветчиной, салатом и сыром!
– Знаешь, я тоже люблю большие бутерброды,
например, с черной икрой!
С почти слышным скрипом думая о жизни,
Немых медитативно крутил в пальцах одинокую чайную ложку, на ту пору режиссер
был женат по первому дантовому кругу...
– ...Андрей, говоришь? – с ровным
безразличием переспросил Немых, когда я сел на соседний стул. – Где живешь?
– Восточное Дегунино.
– Знаю, – кивнул Немых, брезгливо
сморшившись, – это где-то под Челябинском. Если у тебя есть динары, рупии,
тугрики, йены, фунты или хотя бы русские нефтяные доллары, закажи мне
что-нибудь поесть...
Я заказал обед, так мы и познакомились,
с той поры прошло двадцать лет...
– ...и вот он лежит на мне и шепчет, прямо
в ухо мне шепчет, ты, мол, мой любимый кинокритик... это я-то! Ты мой любимый
ангел с рукоположенным телом мадонны, ты – мой любимый редактор сценарных
поправок. Ты мое маленькое – это я-то, сто семьдесят четыре сантиметра! –
маленькое мое нежное божество, моя полицейская принцесса, ты моя многоопытная
невеста, мой снайперный глазастый зритель, ты – королева моих явных снов! И дальше
он мне крикливо шепчет: «Я люблю тебя до онемения всех слов!» Просто, говорит,
до всех слов онемения...
Мы сидели с Беллой в «Генацвале» на
Арбате. Я сидел на правах «лучшего друга-свидетеля семьи», Белла – как
подозревающая...
Два года назад режиссер Немых начал
снимать какой-то свой документальный проект: «Силовые женщины», сериал о
женщинах в силовых ведомствах России. На этих съемках он и встретил одну из
своих героинь, Беллу Белоцерковскую, то ли генерала, то ли, наоборот,
генерала-лейтенанта чего-то специального военного и полицейского. Гнусный Немых
оценил не только дивное сочетание имени-фамилии – Белла Белоцерковская – кроме
этого Немых понравилась подкительная грудь Беллы, ее туго затянутые в форменную
юбку бедра, рафинадная – натуральная! – улыбка, и, разумеется, «изумрудный
блеск ювелирно прекрасных глаза!» Позже Немых таинственно сообщил мне, «Белла
натуральная везде и всюду, она только волосы басмой подкрашивает, Белла
мадонноподобна!» Дальше последовало неотвратимое, Немых незамедлительно развелся
со своей пятой Ириной, ради всего святого подформенного Беллы. Я понимал Немых,
прекрасная Белла действительно была подобна мадонне...
– И в чем же дело, он же тебя так любит...
– явно тайно я завидовал Немых, – любит до деревянного напряжения решительной
мышцы...
– Немых скоро шестьдесят лет, юбилей! И в
этой связи у него какая-то омерзительно красивая и безобразно молодая Клара без
конца берет какие-то нескончаемые интервью. И я подозреваю, что кроме интервью,
она берет у него еще что-то!
В этом месте Белла беззвучно, но видимо
заплакала, и я протянул ей сразу две салфетки. На правах «лучшего друга семьи»
из пяти случаев, я был уже в трех подобных, шестая Белла была четвертой, я
знал, что будет дальше и у меня были готовы ответы на все вопросы. Спрятавшись
за броней салфеток, мысленно сорвавшись в пропасть, Белла пробубнила из своей
бездны:
– Я боюсь, он бросит меня, уйдет к этой
Кларе, этой молодой... – с твердой ненавистью Белла выговорила слово.
– Не бросит, видел я эту Клару, он тебя
любит без памяти, вон, все слова забыл...
– Она на двенадцать лет моложе меня! –
Белла «следовательски зло» смотрела на меня прекрасными глазами, полными
дрожащих зеленоватых слез. Из свидетелей я мог перейти в статус подозреваемого,
более того, – виновного, двенадцать лет – это не шутки. Аргумент обвинения был
убийственный, но мои контр-доводы защиты были наготове:
– У тебя бедра шире, ты притягательнее, и
ты – генерал!
– Генерал-лейтенант!
– Тем более! Мало того, что генерал, так
еще и с довесочным лейтенантом! С бедрами!
Приобняв, я мысленно перебрал всех бывших
Немых: Стелла, Дарья, Светлана, Дарья Вторая, Ирина, Белла... На Белле я
сильнее сжал мысленные объятия и содрогаясь, сообразил, девушки с именем Клара
в этом жениховском трофейном списке не было...
С надеждой и ужасом, я понял, седьмая жена
Немых была неизбежна как айсберг «Титаника», как искра «Гинденбурга»,
катастрофа была неминуема. Но Белле я сказал другое.
– Слушай, – сказал я, – я моложе твоего
мужа, я талантливее, остроумнее, в конце концов, я почти на сорок сантиметров
выше Немых!
– Не выше, а длиннее, – уточнила Белла со
вздохом, – и какое это имеет значение? Мне было интересно раздеваться перед
ним, и я не уверена, что я буду так же увлеченно показывать стриптиз тебе...
Уже много лет назад, во время съемок в
Одессе, в «Аркадии»
мы с Немых увидели огромный павильон с затемненными витринами, павильон был снабжён
волнующими неоновыми силуэтами дев, изгибающихся в явном экстазе. Имела место
вывеска: Strip Club. Перед входом сидели бабушки весомых объемов, которые
торговали семечками.
– Вот он – шик, –
завистливо почмокал губами режиссер Немых, – затарился семками и в
стриптиз-клуб на девок голых зырить!
Каждый новый проект
Немых сопровождала его новая муза, это стало почти ритуалом, сакральной
традицией. Пикантные отношения почти всегда совпадали с новыми творческими
порывами режиссера Немых.
– В странном моем детстве я был маленьким
и пионером, – режиссер Немых поразил словами разного роста, – однажды родители
вывезли меня в пионерский лагерь, где, как вскоре выяснилось, мухи, зеленея на
лету, дохли от скуки. Мы с мухами стали занудно жужжать. Наши вожатые – пожилые
тридцатилетние женщины – собрали мой отряд и стали пытливо выяснять, отчего нам
скучно? Кивая на расслабленные трупы мух, мы обмусолили версии и выказали
претензии. В итоге одна из вожатых нервно вскричала: «Что нам, голыми на столах
танцевать?» Все замерли. Над миром повисла мхатовская пауза. Уже тогда я
гениально догадывался о том, что это такое.
– И?
– И когда тишина стало невыносимой из
заднего ряда кто-то отчетливо согласился: «А неплохо бы…» Догадайся с трех раз,
кто это был?
– Так вот из какого пионерского детства
твои шесть жен!
И вот, после промелька пионерской империи,
как будто бы сразу наступили эти его шестьдесят лет, и в предверии юбилея его
«окрутила эта Клара», журналист. Она придумала название для ряда своих
публикаций о «датском герое», а именно: «Крик Немых»
– А там что же, не будет слова «режиссер»?
– уточнил я.
Немых задумался:
– Вообще, меня уже и так половина мира
знает, но, черт побери, наверное, я вставлю слово, я же не писька собачья, а
режиссер!
Так и решили. «Крик режиссера Немых».
– А монография? Может быть, Клара и книгу
о тебе напишет?
– Нынче книги читают только идиоты! – отрицательно
замотал головой Немых.
– Но ты не таков, верно?
– Еще бы! Я умный! Я беру книгу в руки, ощущаю ее вес,
вдыхаю аромат типографской краски, листаю страницы, вылавливая некоторые слова
и наслаждаясь легким ветром и шелестом, бросаю вдумчивый взгляд на иллюстрации,
на название, на имя автора и ставлю книгу на полку, экономно додумывая
понаписанное.
– Интересно, что ты экономно додумал, услышав шорох
«Войны и мира»?
– Денег бы, – Немых нервно подергал себя за бороду, –
на попойно эпопейную экранизацию. Надо же, две только темы и есть среди
человеков, война да мир, любовь и смерть, бог и явь, свет и тьма...
Как-то раз в квартире
Немых надолго погас свет, случилось что-то серьезное с проводкой, и я тут же
понял существенную разницу между мужчинами и женщинами. Прекрасная Белла стала
посещать сортир с зажженой свечей, Немых же выбрал шахтерский фонарик «во лбу».
Женственная Белла предпочитала «архаику будущего» – свечу, брутальный Немых – мимолетную современность
технологий – светодиодный огонек.
– «Метеорные Немыхинские промельки», как тебе
подзаголовок?
– Все одно, – он махнул рукой, – сплошные метеоризмы...
Лучше кометные...
– Лучше, да.
– Знаешь, все чушь. Нежность, любовь,
предательство, – режиссер Немых яростно почесал бороду, – последовательность именно такая, и она
неизменна. Или ты предашь, или тебя. Или ты умрешь первым, или жена. И кто-то
из вас останется один. Хотелось бы предать, а не быть преданным. О, почти
оксюморон! Предают преданных. Преданая новогодняя елка, которую выбросили после
Нового года... Мимоходом я совершаю и гениальные филологические открытия!
– Что-то
подсказывает мне, что первым умрешь ты, учитывая, что твоя финальная на это
мгновение жена, моложе тебя на двадцать два года. Или, в крайнем случае, ты
попадешь на седьмой круг и женишься на еще более юной деве, хотя куда уж...
– Это
так, да… В мире ведь как? Только две неизлечимости есть: рак и сердце. Если
повезет, умрешь от сердца – раз! – и ты свободен. Рак – долгая и болезненная
история… Но самое лучшее, обнявшись, разбиться в самолете. Ты что
предпочитаешь? Если ответишь правильно, я оплачу наш обед… Гм… Оплакать?
Оплатить? Оплачу, оплакав... Еще одно открытие… Моя гениальность настигает меня
неожиданно и повсюду, –
Немых обреченно вздохнул, –
никуда мне от нее не спрятаться и не скрыться...
Когда мы с Немых
снимали фильм о Бенито Муссолини, мы вроде бы договорились об интевью с его
внучкой, несмотря на годы, прекрасной Алессандрой. Интервью должны били
записать в Париже, но птичка моя итальянская, прекрасная Алессандра не смогла
прилететь к нам. Вместо чувственной внучки, пикантной фотомодели, возник ее
пожилой помощник Марио, похожий на гламурного бандита. С извинениями, Марио
подарил мне сувенир – солнцезащитные очки, в который Марчелло Мастрояни снимался
у Федерико Феллини в картине «8 1/2». И эта старая сволочь Немых раздавил
бесценный раритер, умостившись на очках в самолетном кресле...
– Хрупкий итальянский
неореализм погиб под мощью русского искусства! – констатировал впоследствии
Немых, – а я-то думал, что на подлете к Родине обострился мой геморрой.
Позже мы с Настей
отвезли останки очков Мастрояни в музей Феллини, в Римини, в родной город
мастера, где очки благополучно восстановили и выставили на всеобщее обозрение.
Через много лет
выяснилось, что, как я и подозревал, Марио действительно был бандитом в прямом
смысле, римское право и итальянское правосудие посадило его в тюрьму за
коррупционные сделки... Как узнал Немых «по личностным каналам», упоминались
контрабандные составляющие дорогих зубных протезов и стоматолочическое
оборудование...
– ...Бывало, подвигнет
меня дьявол, усну случайно на левом боку, и тут же приснится кошмар, например,
человек с зеленым лицом без головы или голая девушка вся без зубов, – редким и
некрепким частоколом зубы окружили кариесное Немыхинское подсознание, – кошмар
– это ведь что такое? Это когда в нормальном не хватает чего-то важного. Так и
в кажущейся нам реальности, если не хватает чего-то настоящего…
– Например, зубов?
– …или денег на них, –
вероятно, оберегая останки зубов, режиссер Немых с осторожностью покивал, – а
если так, то случается кошмар. А ведь, заметь, чего-то настоящего не хватает
решительно всем, во всем и всегда, отсюда можно сделать вывод... – Немых замер,
помня о том, что в недосказанности есть своя прелесть.
Меня многажды почти
ослепляла яркость неожиданных высказываний Немых, вот и в этот раз... Нас
остановил инспектор дорожной полиции, за рулем был Немых.
– Я не Христос, –
внезапно открылся Немых вдумчивому офицеру полиции, – и, соответственно, моей
любви не хватит на всех.
– Не Христос? – с
каменным лицом полицейский пошелестел своими бумагами. – А как тогда ваша
фамилия?
Я надел наушники,
вслушиваясь в ритмы первого альбома «Yello», все самые важные
слова были сказаны, и дальнейшее прослушивание этого «марсианского» диалога уже
не имело никакого смысла.
Однажды Немых экспромтом сочинил что-то вроде pro-женского манифеста. Было это так... Когда режиссер
Немых пьян, он бывал обременителен для окружающих, к примеру, он лез ночью на
колесо обозрений на ВДНХ, хамил в ресторане хорошеньким, но нерасторопным
официанткам, рассказывал вдумчивым полицейским об отсутствии смысла в их жизни
и так далее. Вот и сейчас…
– Я могу полюбить лысую женщину! – Немых скандально
хлопнул ладонью по столу, наши рюмки подпрыгнули. – Могу увлечься одноногой лесбиянкой! Могу полюбить
девушку с тремя искусственными зубами… и даже с в… с в… с вставной челюстью!
Могу влюбиться в безрукую женщину. Могу потерять голову от девушки с левым
стеклянным глазом. Я полюблю страдающую эпилепсией алкоголичку. Могу влюбиться
в женщину с одной грудью! Увлекусь женщиной-сантехником, склонной к мазохизму,
но я никогда! Никогда!.. Никогда!
– Да что «никогда»? – я пытался прояснить ситуацию. – Что?!
– Но я никогда, – закричал Немых, –
никогда не смогу полюбить дуру!
Он была неправ, конечно, режиссер Немых, как и все мы,
любил и дур... Как-то раз Немых «систематизировал» градации альковных
«девичьих» возрастов.
– Первый возраст самый забавный,
шестнадцать-восемнадцать лет. Пугливые газели, натуралистки-открывательницы. От
теории с удовольствием переходят к практике. По большей части совершенно не
думают о детях и свадьбах. Чудесны кожей и непосредственной милой
глуповатостью. Опасны только своими родственниками, особенно папами. Этот тип, чуть
повзрослев, легко передается друзьям. Второй возраст – двадцать один, двадцать
два года – самый
замечательный. В этот период девицы ещё год-два не думают о свадьбах и детях.
Режиссер Немых задумался на секунду и продолжил:
– Критический возраст – двадцать четыре, двадцать пять
лет. Критичность в том, что они пока не замужем. Но тут со дня на день можно
ожидать утром за кофе вот этого: «Я хочу с тобой серьезно поговорить» Ты
киваешь: «Давай» И она продолжает: «Как ты смотришь на то, чтобы я переехала к
тебе насовсем?» «Переехала к тебе» – это свадьба, дети, словом – финиш. The End.
Конец фильма. Это те, что не замужем…
– А замужние?
– Замужние этого же возраста – самые дивные девицы, но тут есть другая опасность – муж. И вся его родня. Некоторые
девушки шантажируют этим: «Я разведусь с мужем, но мы поженимся?» А тебе не
надо, чтобы она разводилась…
– Ясно, а, скажем, тридцать девичьих лет?
– О!.. Это отличный возраст, когда тебе пятьдесят!
Кстати! Ты-то когда женишься?
В этом месте я вспомнил нынешнюю жену Немых,
прекрасную Беллу...
– Я же помню, что ты однажды чуть не женился...
В самом дела, как-то раз я чуть не женился на
продюсере…
– Не вздыхай, – сказал Игорёк Мусоргский-Болтромеюк,
малоизвестный даже среди нашей компании поэт. Привстав на цыпочки, Болтромеюк
отечески обнял меня за плечи: – Ну женился бы ты на этой Аике… В чем были её
прелести, кстати? Напомни…
– Болван, – сказал режиссер Немых.
– Она – продюсер, – начал считать я, – и я так и не
понял, какого цвета её глаза, это в-третьих…
– Неразгаданная тайна Японии, – сказал Немых.
– А кроме того, она почти с меня ростом, у неё папа –
китаец два метра… правда на каблуках… стеклянных, – зачем-то добавил я,
вспоминая болезненное.
– Папа? На стеклянных?!
– Аика!
– Так, тем более, – скептически хмыкнул Игорёк, – два
Гулливера в одной семье это знаешь…
– Это перебор, – сказал Немых, и добавил
глубокомысленно, – а потом ещё Курилы…
– Ты, Андрей, есть Андрей, Москва, азиатчина, – стал
объяснять мне Игорёк, – а Аика, есть Аика, Токио, Запад…
– И вам… им… не сойтись никогда… – с каменным стуком
Немых поставил пустую рюмку на стол. – Точка.
Немых как в воду глядел, наше с Аикой нежное
знакомство закончилось ничем, она так и не смогла оставить своего мужа,
крохотного, но весомого профессора Токийского университета... А я думал: «Вот
встретишь хорошего человека, который тебе вровень, хотя бы и на каблуках, а он
уже замужем...»
Кроме своих любовей, в предверии шестидесяти лет,
Немых стал чаще как будто бы рассуждать о смерти.
– Когда умру, – бодро сообщил Немых, – буду сидеть с огромным
морским биноклем на кольцах Сириуса и смотреть на Землю. А там, на Земле
чудесная юная девушка заплачет, глядя прямо в мой сериал. И одинокая
бриллиантовая слеза девушки упадет в её глубинное декольте. Вот в этой слезе
почти ребенка и есть смысл моего бытия.
– Одинокая слеза?
– Да, гениальность девушки
определяется именно так – способна ли она плакать одинокой слезой или не
способна.
– То есть все одноглазые
девушки гениальны?
– Ну…
– И кольца у Сатурна, а не
у Сириуса, недоучка!
– Умник, все бы тебе
опошлить! Сириус, Сатурн, какая, к черту, разница, когда речь идет о девичьей
слезе?!
Мысли о смерти в
исполнении Немых иногда приобретали плавно извилистый, таинственный змеиный
ход.
– Ты вот, к примеру, знаешь, отчего помер последний
лидер Северной Кореи?
– Даже, к примеру, и не
подозреваю, – сознался я.
– Всегда знал, что ты болван! –
констатировал режиссёр Немых. –
Гениальный корейский вождь умер от тяжелейшего истощения, вызванного
невыносимой любовью к родине.
Затем
Немых затейливо продолжил:
– Мы – непризнанные гении, а остальные –
случайно успешные посредственности. Гений-неудачник выше успешного гения,
потому что он не обременен успехом денег, это – чистая психология.
С психологией и с психологом у Немых
была целая история, которая закончилась бурным романом, который, в свою
очередь, закончился ничем. Дело было в том, что как всякий настоящий
художник Немых был впечатлителен сверх всякой меры. Однако, впечатлительность
его, помогая в любви и работе, мешала в обычной жизни – Немых, например, страшно боялся полетов. Режиссер
демонстративно чутко прислушивался к шуму двигателей, и тяжело напрягался, если
тональности звуков менялись. Он нервно реагировал на малейший крен самолета.
Время от времени озабоченно крикливо бормотал: «Ну вот, пора прощаться…»,
повергая в ужас сидящих рядом.
– В каждом двигателе есть невероятное количество
деталей, – сообщал мне
громким шепотом Немых, пугая соседей по салону, – и от каждой из них – от каждой! – зависит наша жизнь.
– Водки выпей, дурачина! Успокойся!
Немых стаканами пил водку, оставаясь при этом
неприятно трезвым.
– В Москве есть музей катастроф. Там выставлены все эти
крохотные болтики, винтики и шпуньтики, которые поломались некстати. Что и
привело к невероятным трагедиям! Все боятся летать, но не у всех есть мужество
признаться в этом.
Я посоветовал режиссеру начать посещать «мозговитого»
врача. Немых так и сделал, и записался на прием к Юлии W, практикующему
психотерапевту.
Через несколько дней мне позвонила Юлия...
– К черту самолеты! – сказала в сердцах практикующий
психотерапевт, – лучше
поездом!
Потом эти двое – Немых и Юлия – как-то подозрительно
исчезли из поля моего зрения. До меня долетали только подозрения плановой жены
Немых, кажется, это была Дарья Вторая...
– ...понимаешь, у него какая-то творческая командировка – беспомощно бормотала в трубку
трепетная Дарья, – где-то в
Подмосковном санатории... Что-то он там для кого-то снимает, какой-то
корпоративный фильм...
«Не верь, –
думал я, – он лжет!
Порно он там снимает. Немецкое...» Но Дарье я, как водится, сказал
другое...
– Ты не заедешь ко мне, а?! – голосок Дашкин задрожал серебристой надеждой. – У
меня новый кофе, специально для тебя купила, сварю как ты любишь,
по-королевски...
Спустя неделю, Немых возник как всхрап во сне,
неожиданно и отчасти скандально...
– Не женись на актрисах, – предостерег меня много лет назад Немых, сейчас к
этому добавились еще одна категория гражданок: – Не женись на практикующих психологах!
На ту пору Немых совсем было собрался написать
гениальный сценарий, а то «годы-то идут, а ничего кроме очередной женитьбы на
юной девке мне не светит», так что...
– Покатили до Владивостока! – с нервным азартом предложил мне Немых. – Подальше от практикующих психологов! Купим
купе, в дороге настрочим гениальный сценарий, а?!
– Я бросил пить, а ты один шесть дней не выдержишь, а
потом еще обратная дорога, будешь ехать в купе не со мной, а с выводком белесых
белок...
– Вечно ты опошлишь красоту моих блистательных замыслов!
После этого он по поводу и без публично обвинял меня в
том, что я «лишил человечество гениальной работы его, Немых, авторства». Я не
возражал...
В канун своего юбилея Немых заскучал дольше обычного,
шла вторая неделя тоски, это был дурной знак нового альковного приключения,
которое вполне могло закониться «разводом-свадьбой». Я думал о том, что эти уже
почти ритуальные, только отчасти любовные процессы надоели даже мне, как это не
утомляет самого героя? И главное, что? Что сподвигает юных и красивых как на
подбор дев обращать внимание на немолодого захолустного режиссера
документального кино? Вероятно, когнитивный контраст топорной внешности, почти
интеллигентных манер и знание слова «отнюдь», другого объяснения я не нашел.
В самом начале мая мы с режиссером Немых пили в «Армении». То есть Немых, скривив
физиономию и прикрыв глаза, пригубил рюмку водки, а я ждал свой кофе.
– Ночью сплю и
постоянно думаю во сне, – сообщил Немых, еще больше сморщившись, – мое кино,
плавные изгибы в имени «Клара», ветчина, друзья, майская гроза, дача, сыр,
музыка, водка, жена, автомобиль… – он сделал вялый жест рукой, как будто
отгонял обессиленную, смертельно больную муху, – и между этими понятиями, дробя
жизнь, возникает слово «бессмысленно». Бессмысленные друзья,
бессмысленная жена Белла, бессмысленное кино, ты – особенно бессмысленный…
– Бессмысленная водка? – я подумал, как эта сволочь может
называть почти мою Беллу, бессмысленной?! Красота и стать не бывают
бессмысленными.
– И утро уже не приносит облегчения, – он не слышал меня.
Немых продолжал бормотать что-то докучливое, а я думал о том,
что он стал пить по утрам. Еще я пытался понять, что может утешить природного
пожизненного простофилю? Терпение? Надежда? Девушки? Но это слишком просто и
для молодых, а интуитивный поиск истины – сложный основной инстинкт. Может
быть, смирение? И попытка сохранить достоинство вне молодости? Смирение и
достоинство в терпеливой обманчивой надежде на вкус послесмертия – рецепт
утешения для коренного состарившегося неудачника. Найденная истина тут же наскучила, к тому же мне принесли
кофе.
– …и самое обидное в том, что утро не приносит облегчения даже
после клозета!
– Словом, выхода нет?
– Вроде бы да, мы ведь рождаемся в одиночестве, умираем в одиночестве и все
исчезает... фотографии, трусики любовницы, коллекция значков, воспоминания
детства, пиво из холодильника, в этом месте я уже было решился покончить с
собой, но тут я вовремя вспомнил твое: «Пройдет не все, продет не это», ты
прав, а Соломон ошибся, что-то точно останется... И я вот думаю, главный вопрос
современной мировой философии именно в этом, если пройдет не все, то что это
«не все»? Что останется? Что?! Ты знаешь?
Я не знал. Я думал о своем, о насущном. О том, что он-таки
сделает предложение своей седьмой по счету Кларе и, соответственно, разведется
с генерал-лейтенантом Беллой Белоцерковской, самое время мне серьезно
поговорить с прекрасной Беллой, может быть, она все же согласится? Или хотя бы
подумает...
(Кафе и рестораны Москвы, существующие и исчезнувшие,
май-май, 2002-2022 гг)
