Ave Eva!

 

Ева, это тебе, дорогая.

 

Всё началось именно в этот день, когда Еве позвонила мама. Мама не изменила себе:

– Ева, ты в курсе, что тебе сегодня исполнилось тридцать пять лет?

Всю жизнь мама разговаривала с дочкой именно так – вопросами:

– Почему ты не доела кашу? Объясни мне?

– Отчего у тебя в четверти тройка по русскому языку? Ты что – из Китая?

– Для чего ты пошла учиться на парикмахера? Разве это профессия для серьезной девушки?

– Зачем ты назвала моего внука Артёмкой? И, прости меня, где его папа?!

Мама всю жизнь, не осознавая, считала Еву ответственной за её, мамину, жизнь.

– Да, мама, – Ева еле слышно вздохнула, – я знаю, сколько лет мне сегодня исполнилось…

В салоне красоты «Наш стиль вам», где работала Ева, ей подарили букет цветов и литровую бутылку дорогого японского шампуня. В обед был тихий, почти праздничный обед с тортом «Наполеон» в докучливом финале. За чаем Еву вяло и безуспешно пытались убедить в том, что «у тебя ещё все впереди, ты у нас красавица!» и предложили разместить свои фото в интернете, «можно в купальнике», и «мужики к тебе потянутся жадными руками!» «Делай как все», сказали Еве.

Этой же отчего-то бессонной ночью Ева «сделала как все», украсила персональную страницу своими фотографиями трехлетней давности, когда ещё у неё было «что-то вроде мужа».

Потом наступило утро, затем прошло несколько дней. Жизнь Евы шла своим чередом: салон-магазин-дом, Артёмка-мама, сломанный велосипед Артёмки, его учёба в школе, лекарства для мамы… Но тут наступил вечер пятницы.

Ева получила письмо по электронной почте. Писал ей некий Сергей Леонтович, фотограф. Сергей, сдержанно восхищаясь «светлой печалью вашего взгляда», приглашал Еву в Москву «на фотосессию». В письме была ссылка на работы Леонтовича. Ева, сгорая от любопытства, заглянула на сайт фотографа и… задохнулась от отчаяния – неправдоподобно красивые женщины в дивных нарядах и без смело и открыто смотрели на Еву – Marina, Anna, Florian…

На месте фотографии автора была изображена жадная растопыренная пятерня. Ева, думая о том, что ей никогда не стать Florian или хотя бы Anna, ответила истеричным «нет», и выключила компьютер. Сразу после этого она решила немного поплакать в постели, и эта идея отчасти успокоила Еву. Ночью ей снились красивые раздетые девушки, которые окружали высокого молодого фотографа. У одной из девушек в руках была книга Владимира Набокова «Машенька», и там, в своем сне Ева удивилась, странно, что не «Лолита».

Прошло ещё несколько дней, Ева мучительно заставляла себя забыть об этой истории: «Сто лет мне нужен этот Леонтович, а тем более, эта Москва!»

Ева наводила порядок на своём рабочем месте, и, вздрогнув от крика, выронила ножницы.

– Где она?!

Это был крик человека, ничего и никого не страшащегося. В дверях салона, нетерпеливо и капризно притоптывая ногами и азартно озираясь, стоял невысокий лысый мужчина лет пятидесяти. Густые остатки всклокоченных чёрных волос окружали его светящуюся лысину – Ева мгновенно вспомнила слово «нимб».

Незнакомец был в белой рубашке, в чёрных кожаных штанах и в остроносых ковбойских сапогах. В руках он небрежно держал охапку белых крупных роз. Никогда в жизни Ева не видела столько роз сразу. Мужчина, прицельно сощурив левый и выкатив правый розово-лиловый глаз, бесцеремонно оглядывал по очереди всех присутствующих в парикмахерской. Ноздри его вислого красноватого носа раздувались, это были ноздри азартного карточного игрока, хладнокровного охотника-убийцы, сладкого женского обольстителя – Ева тут же поняла это.

– Где?!

– Да кто? Кто вам нужен, мужчина?!

И вдруг взгляд незнакомца остановился на Еве, он замер, на мгновение окаменев лицом, затем улыбнулся, кивая сам себе, и с криком: «Я узнал тебя!» он… выплеснул в сторону Евы свои розы!

И Ева, усыпанная цветами, поняла, кто стоит перед ней.

Ветер перемен, мгновенным горячим вихрем, как от фена, пронеслось в голове, и тут же возникло холодное, обессиленное: «Всё зря». И затем нейтральное: «Будь, что будет».

Мягкому, но, одновременно, мощному натиску Сергея Леонтовича невозможно было противостоять. У Леонтовича не было проблем, – он все решал «мгновенно или чуть раньше». Через какое-то время Ева поняла, в отличие от неё, Сережа не боится жить.

Уговорили маму, приобрели билеты, купили Артёмке огромный радиоуправляемый вертолёт, отпросили Еву на три дня из парикмахерской, Леонтович поклялся – no porno, обсудили сумму гонорара – пять тысяч. Всё было быстро, легко, само собой. Ева и не знала, что в этом мире существуют мужчины, не имеющие проблем. Рядом с Леонтовичем, «отдаваясь его воле», она мгновенно почувствовала себя если не счастливой, то спокойной красавицей. Леонтович смотрел на Еву именно как на красавицу.

В Москву они ехали в СВ. Еве было совсем не страшно ехать вместе с Сережей Леонтовичем. Этот вряд ли посягнет, думала Ева, с некоторым мимолетным сожалением, и отчего те, кто может и, более того, – должен, никогда не посягают. А те, кто вызывают только отвращение и грусть посягают непрерывно? Как жаль, думала Ева, что это понимаешь в тридцать пять лет, имея на руках девятилетнего Артёмку…

Всю дорогу до Москвы Леонтович азартно разговаривал то по одному сотовому телефону, то по-другому. С русского Сережа переходил на французский, затем на английский. В голове Евы совершенно некстати возникла особенно неуместная сейчас фраза: «Do you speak English?»

Господи, отчего я не знаю английского? Почему я живу в Кургане? Зачем у меня нет мужа? Мама права, я – неудачница… И для чего я – неудачница?! Зачем?

Еве стало стыдно, как всякий раз ей было стыдно, сидя на кухне, перед укоризненной мамой.

Интересно, он женат? Конечно, он женат на молодой, привлекательной модели… Зачем ему я – обыкновенная, провинциальная парикмахерша?

Тут Ева вздрогнула…

А в самом деле – зачем?! Ну не «светлой же печалью моего взгляда» был он пленен?! А тогда – что?! Он говорил, какой-то конкурс – «Образ России», но Ева толком не поняла. С Леонтовичем всё было быстро и легко, он всё делал так – легко и быстро, и времени для понимания не оставалось.

Нет, это всё оттого, что я не хочу понимать. Просто хочу ехать с ним в Москву…

…В столице их встретила дежурно приветливая, ухоженная дама лет сорока.

– Галя!

– Ева! – Ева вдруг заволновалась, шутки кончились, «это Москва, детка».

На площади Казанского вокзала они погрузились в роскошный белый Mercedes с огромной наклейкой на лобовом стекле: Zaporojez. Московский юмор, поняла Ева, переведя слово «Zaporojez» на русский язык.

Присутствие за рулем этой самой Гали отчасти успокоило Еву. По дороге Галя и Серёжа что-то обсуждали вполголоса. «Её глаза», «конкурс», «её плечи», «возможная, и даже вероятная её грудь», «огромная конкуренция». В какой-то момент Ева с немым удивлением поняла – это про неё. Она удивилась вот так – онемев – второй раз в жизни. Впервые это с ней произошло в кабинете доктора, когда ей сказали, что она беременна.

– У Андрея сейчас никого нет, он в отъезде, – сообщил Сережа Еве о каком-то Андрее, – так что за тебя в этом смысле можно не беспокоиться…

– Андрей – это друг Сережи, – добавила Галя, – ты у него поживешь.

– Это он тебя нашёл, – заулыбался Сережа, – знай!

Ева кивнула, она не знала пока – благодарить ей этого неизвестного Андрея, или нет.

…Квартира была большая, из новых. Такие квартиры Ева видела только в иностранных каталогах и по телевизору.

Ей показали необъятную спальню с огромной ванной. Ванная на двоих, подумала с тоской Ева…

– Здесь и будешь жить, – сказал Леонтович, – располагайся! Сейчас придет наш бухгалтер с твоими бумажками.

Ева едва успела распаковать вещи, в двери позвонили. В квартире возник лысый, безгубый человек с немигающим мертвящим взглядом в отличном, застегнутом на все пуговицы похоронном костюме, в строгом траурном галстуке – бледный служащий с почти потусторонней фамилией Грабовски.

Стас Грабовски тихим, но внятным голосом стал объяснять Еве «содержательное наполнение договора». Упоминались малопонятные термины: «авторское право», «использование и трансляция сюжетов», «моделирование ситуаций». Ева, понимая отдельные слова, никак не могла уловить общий смысл.

– А вам и не надо, копейка в копейку, – сказал Грабовски, – это – выгодный для вас, ноль в ноль, договор. Теперь о главном, вы ведь уже обсудили с Леонтовичем ваш гонорар? Речь шла о пяти тысяч, верно?

Ева, вспомнив, сколько стоит новый велосипед для Артёмки, мысленно прибавила к пяти тысячам недостающие рубли и кивнула.

– Хватит… То есть, да – верно.

Пять тысяч, думала Ева, не очень-то это выгодно, московские их штучки…

– Отлично, – Грабовски передал ей одну из своих сияющих ручек, другой он указывал место. – Здесь подписываем. Здесь, где галочка. Здесь. На каждой странице. Отлично, ноль в ноль. Теперь второй, ваш экземпляр. Вот здесь забыли…

Аккуратно подстриженные и обработанные ногти Грабовски были покрыты бесцветным лаком…

Гей, неприязненно подумала Ева, вот она – Москва развратная.

– Здесь…

Подписывая договор Ева разделила пять тысяч рублей на три дня, и поняла, в парикмахерской у неё выходило меньше.

– Еда, транспорт, – бубнил Грабовски, поднимаясь с места, – грим лица, визаж, грим тела, стилист, костюмы, за наш, разумеется, копейка в копейку, счет. Пять тысяч – ваш чистый гонорар.

Ева хотела узнать, а что означают эти бесконечные «копейка в копейку» и «ноль в ноль»?

– Не обращайте внимания, – ответил на мысли Евы бухгалтер, – это наши финансовые присказки-поговорки.

И только когда Грабовски ушёл, Ева вдруг с ужасом вспомнила эти его слова: «грим тела»? А… что это?

Но подумать об этом она не успела, в квартире появились две одинаковые, как показалось Еве, улыбающиеся «молодые блондинки средних лет».

– Сделайте с ней все как надо, – сказал им Леонтович. – И быстро!

– Ок! Сделаем быстро, часов за пять.

– Я метнулся в студию, но, туда и обратно мгновенно! Чтобы всё успели!

Евой занимались весь день: ванная, чистка лица, маникюр и педикюр, стрижка и укладка. Ева интуитивно понимала – здесь безопасно, её не обманут, с ней здесь не поступят дурно, а возможно даже, поступят хорошо.

Кажется, уже был глубокий вечер, когда в дверь позвонили и Ева опять услышала улыбчивый голос Серёжи Леонтовича.

– Студия простаивает, – кричал Леонтович, – заканчивайте! Я не могу платить за порожняк такие деньги! Едем!

Еву поразило это, она не думала, что Сережа Леонтович способен выговаривать такие слова: «порожняк», «метнулся».

Мельком, на ходу, увидев в зеркале отражение какой-то красивой молодой девушки Ева не сразу поняла, что смотрит она на себя.

И они поехали сквозь уже ночную, блистательную и яркую Москву в студию Леонтовича. Две блондинки сели вместе с Евой на заднее сидение, от их беспрерывных разговоров у Евы разболелась голова, но ей неловко было сказать об этом.

– Что морщишься? – Леонтович, обернувшись, подмигнул Еве.

– Всё хорошо, – испуганно заверила его Ева.

– Смотри у меня! – Сережа угрожающе улыбнулся.

В огромной студии Ева тут же попала под яркие и жаркие потоки света, её поставили на фоне гигантской белой стены и…

– Начали!

Последующие три часа Ева провела, не очень веря в то, что всё это происходит с ней. Леонтович усаживал её в кресло и делал серию мгновенных фотографии. Затем Сережа усаживал её на высокий табурет, отбегал, ругался, обожая, хватал Еву за руки и за ноги, «располагая их не так как тебе удобно, а так, как мне надо!»  Потом Еву уложили на красный кожаный диван, и Сережа стал «ставить, твою мать, спину».

Еве беспрерывно поправляли грим и временами подносили запотевший бокал с ледяным шампанским, от которого ломило зубы. Ева пила, не чувствуя вкуса, сгорая от стыда и неловкости.

– Ещё серию – сказал Леонтович, – потом будем закусывать! Не заработали пока!

За эти часы Ева, с помощью двух блондинок, несколько раз меняла платья, костюмы, и бельё. Еве поправляли и меняли прическу и грим, ей тонировали плечи, руки и грудь...

В съемках Сергею помогал ассистент-режиссер, молодой парень по фамилии Гудошников. Если бы Ева знала слово, то поняла, Гудошников смотрел на нее с благоговением. Грабовски, Гудошников, думала Ева, какие странные московские фамилии…

– Ещё серию, – кричал Леонтович и затем, наклонившись, шептал ей на ушко, – ты моя самая хорошая. Обожаю тебя, потерпи ещё чуть-чуть! Дивная ты – четыре буквы – дура!

Ева очень устала, но она не могла возразить Серёже Леонтовичу ни жестом, ни словом, ни даже движением брови. Не понимая, Ева чувствовала, она принимает участие в создании чего-то красивого настоящего, более того – достойного...

Несмотря на мою голую грудь, повторяла Ева про себя, несмотря, несмотря!

– Ещё одну серию! – сказал Леонтович. – Переиначивая Михая Себастиана, скажу так: «Звезда по имени Ева в нашей безымянной галактике!»

Ева, всячески выказывая усталость, пожала блистательными обнаженными плечами, она не знала, кто такой Михай Себастиан...

Съемки закончились глубокой ночью, и Серёжа отвез Еву «домой», в дороге они молчали, Ева безучастно разглядывала ослепительную ночную Москву.

После душа, Ева позвонила в Курган, маме, передала привет уже спящему Артёмке и тут же легла в постель. Кроме ужасной усталости Ева испытывала нечто, напоминающее одновременно страх и удовольствие.

Перед сном она попыталась представить себе всё то, что происходило в этой необъятной, чужой постели. Какие бои шли тут? Какие столкновения характеров, сюжетов, образов и тел были здесь? Но вместо ожидаемого и волнующего Еве приснился огромный пустой торговый центр. По бесконечному залу, таясь, бесшумно шла босая девушка в алом платье с огромным сачком в руках. Под мышкой у девушки была зажата какая-то книга, и было решительно непонятно, что всё это означало? Что это была за девушка? Как её звали? И что за книга была у неё под мышкой?

И только под утро, в полусне, Ева разгадала все загадки – девушку звали Лолита, а книга была, конечно же «Машенька» Владимира Набокова. Пересечение любимых книг. А всё это вместе была охота на бабочек. Но почему именно в торговом центре? На мгновение Ева поняла это, но тут же, не разочаровавшись, забыла…

Утром её разбудила Галя. Они молча, торопливо позавтракали, и сладкие пытки в студии Серёжи Леонтовича продолжились… Ева уже не стеснялась своих голых ног, голых плеч и всего остального голого. В какой-то момент она поняла, может быть впервые в жизни, что она действительно красива, и в этот момент Еве стало всё равно.

Многочасовые съемки со сменой костюмов, грима, париков и антуража, длились три дня… Особенно Еве понравилось короткое, облегающее платье, это алое платье напомнило ей сон с Лолитой…

Странные, беспамятные сны, подъем, душ, завтрак, поездка в студию, макияж, наряд, свет, сессия. Бокал шампанского, ломтик сыра и ветчины, стакан воды, макияж, сессия. Чуть-чуть виски, макияж, сессия. Легкий обед, макияж, новый костюм или без, сессия, яблоко и стакан воды, сессия. Поездка по ночной Москве, душ, звонок маме, сон, блаженный сон без сновидений – Еве не снилась даже Машенька с сачком для бабочек.

Ева поняла, что всё закончилось только в персональном купе СВ – Сережа купил для неё оба места. На соседнем диване располагалась огромная плетёная корзина с белыми крупными розами, рядом присоседились пакеты с деликатесной едой и коробка с её любимым алым платьем – подарок от Леонтовича. Здесь же лежала книга Владимира Набокова «Машенька» и огромный фолиант с надписью: Eva, Portfolio.

– Твои фотосессии и экземпляр договора…

Сережа поцеловал её в щеку, затем в губы…

– Это тебе, ангел мой, – Сережа передал Еве незапечатанный конверт, – твой гонорар.

Ева молча кивнула, говорить она не могла. В дверях Леонтович обернулся и серьёзно улыбнулся:

– Ave Eva!

Сережа произнес эти зеркальные слова и ушёл.

И Ева опять, уже в который раз, стала одинокой. Сережа ушёл так, как будто его никогда не было в жизни Евы. Купе наполнял солнечный осенний свет. Неуместно прекрасно пахли розы. За окном был вокзал: звуки железной дороги, приглушенный гомон пассажиров, неторопливые сообщения о поездах – временный уют купе в постоянной неустроенности жизни. Впереди был Курган и вроде бы обыкновенная, но уже и чуть иная жизнь. И нужно было проживать каждую минуту этой обыкновенности, задавливая всё «иное».

Ева бездумно открыла конверт, на её ладошку выпали яркие, сиреневые купюры – десять банкнот по пятьсот евро.

А где же мои пять тысяч, подумала Ева и заплакала.

Поезд тронулся…

(Москва – Курган – Москва, 17 сентября 2011, 3 января 2015 гг.)