Вере, с надеждой на любовь.
(Интервью, не
вошедшее...)
–
…люблю твои рассказы, в них всё по-настоящему, не как в жизни.
Он приехал на
полчаса раньше и удивился, увидев её сквозь промытое снежным дождем окно кафе.
Одинокая, она безуспешно упирала свои острые локти в стеклянный стол, как будто
заранее ожидая каких-то неприятностей. Ерзая на стуле, озираясь вокруг, неосознанно
трогала предметы на столе: огромную, похожую на суповую миску, чашку кофе с
жадными кровавыми следами губной помады; распятый блокнот вздыбленных страниц;
вызывающе острый карандаш; компьютер, лишенный индивидуальности...
Прилизанные
льняные волосы, кое-как собранные в хвостик пони, открывали беззащитно
оттопыренные, розовые уши. Щедро и с размахом намазанные красным тонкие
недвижимые губы гармонировали с огромными, выражающими скорбь, траурными
очками, которые по совместительству замещали отсутствующие брови. Немигающие
темные глаза смотрели на мир с надменным испугом.
Время от
времени, горбя спину ягнёнка, она напряженно вглядывалась в монитор компьютера,
затем, видимо вспоминая об осанке, резко распрямлялась, поправляя плечики
голубенькой блузки. Её мини-юбка формой и размером была похожа на
представительский, потешный пояс боксера. Чулки в крупную клетку вызывали
Амстердамские дамские ассоциации. Нелепо модную экипировку довершали замшевые
ковбойские сапоги, неуверенно сидящие на ногах…
Открывая дверь
и входя в кафе, он подумал о том, что девушка будила странные, почти отеческие
чувства. У неё, наверное, и скобки на зубах ещё есть, зря я пришел…
Он развернул
соседний стул, уселся верхом и посмотрел на неё, ощутив ароматы остывающего
кофе и Miracle. Вблизи её
кожа казалась прозрачной, в сознании всплыло слово «малокровие». На тонкой шее
он увидел крохотное тату – взъерошенную рассерженную толстенькую пчёлку.
Через какое-то
время, ощутив, наконец, его взгляд, она, вздрогнув, посмотрела на него, и он
увидел двоих себя, отраженных в кривых зеркалах её очков как в комнате смеха.
Вера в прошлом Смит, а ныне Вера с прежней крикливой фамилией Крикунова. Где-то
он слышал о Вере Смит-Крикуновой… Но где?
–
Вы знаете, – он улыбнулся потусторонним себе как можно нежнее, – есть три
важнейших женских имени и ваше – первое среди них.
–
А вы Андрей? У меня такое ощущение, что я вас уже где-то видела…
–
Вот и познакомились, – он откровенно вздохнул.
Вера
часто-часто заморгала ресницами, он немного испугался, ещё не хватало, чтобы
она расплакалась, этой и повода не надо…
–
Скажите, –
он склонил голову к плечу, – а вы совершеннолетняя?
Одна обида тут
же перекрыла другую, Вера, сморщив нос, поправила очки:
–
Мне через восемь месяца будет двадцать… три. Я курю. И пью водку.
–
Да ну? – он заулыбался вполне искренне, заминкой с возрастом эта маленькая
лгунья выдала себя.
–
Точно… –
она неуверенно кивнула.
–
Стало быть, половозрелая.
Под
возмущенное сопение Веры он подозвал официантку, заказал кофе и водку «для
вас».
–
Даже не думайте! И водку вашу я пить не буду! Я на работе! – Вера попыталась
скрыться за гигантской чашкой с кофе, схватив её двумя руками. – Знаю я вас, –
Вера осторожно выглянула из-за чашки, – мне говорили… меня предупреждали… словом, я в курсе,
знаете ли!
–
Предупреждали? О чем?
–
О том, что вы… – она прошлась по столику своими пальчиками, – ходок.
Он поднял
левую ладонь и с акцентом Зурико Думбадзе, своего тбилисского друга
торжественно произнес:
–
Мамой клянусь! Никакой постели! Никакого, вах, флирта с вами!
Вера
скандально фыркнула:
–
Это ещё почему?!
–
Потому, что вы мне очень понравились. А я не сплю с теми, кто мне очень
понравился. Предпочитаю дивные ощущения без отношений, поминаешь... понимаете?
Отношения – это страдания, что в моем возрасте уже противопоказано.
–
А сколько вам? Тридцать… пять? Восемь? Девять?
–
Скоро будет десять! А пока только сорок.
–
Сорок лет –
это кошмар! –
Вера выглянула из-за своей чашки, скосив глаза, она поправила скрюченным
запястьем очки, – по-моему, выражение: «Жизнь в сорок лет только начинается» – это уловка номер сорок для
самообмана дураков. Лично я никогда не буду такой старой.
–
Лично вы –
никогда! И да, для дураков… А, кроме прочего, я очень тяжелый…
–
В смысле?
–
В смысле –
сто килограммов. Тебе… гм… вам будет тяжело. И дышать трудно...
–
Ещё чего! – она немедленно задрала подбородок. И добавила свысока: – Размечтался!
Ему принесли
кофе и водку.
–
Скажите, а кроме женщин, кто или что вас вдохновляет?
–
Соавтор.
–
Со… автор? – она разочарованно вытаращила глаза. – А… с кем вы пишите?
–
С Богом.
–
Дурак! Отчего вы назначили мне встречу в кафе? – торопливо меняя тему, Вера
решила пококетничать. – Здесь шумно! – звякнув подковкой, она топнула ножкой.
– Шумно!..
Шумно!
–
Я люблю это кафе. В этом доме родился Борис Пастернак. Но, если вы хотите, мы
поедем в буфет Московского метро, станция «Арбатская». Или, скажем, в
колумбарий, там замогильно тихо.
–
Не хочу! А в колумбарий особенно!
–
Вы будете меня спрашивать о чем-то наиглавнейшем? Или я попью кофе, вы выпьете
водку и мы, прервав так и не начавшуюся пикантную связь, разойдемся…
–
Нет-нет! То есть, да-да, – Вера мягко захлопнула пухлый блокнот и, взяв в руку
карандаш, сделала прихотливое дирижерское движение, – конечно, я буду спрашивать.
Вот скажите, вы в самом деле спали со всеми женщинами, о которых писали? Это
наинаглейший… тьфу ты, черт!.. наиглавнейший вопрос, который интересует
всех-всех-всех в нашем зачарованном женственном серпентарии, то есть в
редакции…
Он пододвинул
к локтю Веры рюмку водки:
–
Не выпьете, не будет интервью. Не будет интервью – вас уволят с работы. Уволят с
работы – ваш сердечный друг вас бросит. Он вас бросит – скучные родители
отвернутся от вас. От вас также отвернутся ваши собаки, кошки, хомяки и рыбки в
аквариуме. Вы тут же заболеете нервной болезнью и никогда не найдете работу ни
в Подмосковье, ни в Москве, ни в Нижней Салде. В итоге: ночлежка, беспамятство,
выпадение всех ногтей и волос, включая ресницы, заикание и навсегда сложенные фигой
пальцы левой ноги. Неужели всё это нам надо?
Испуганно
округлив глаза, Вера одним глотком выпила водку и зашлась в истеричном кашле.
Осторожно
похлопывая, он погладил её по горячей спине…
–
Это был… шантаж, – пропищала Вера.
–
Да, шантаж. Этих женщин вообще нет, я их придумал.
– Довольно
достоверно, и, главное, безопасно, – ни скандалов тебе, ни слёз, – Вера вытерла слёзы салфеткой, – ни абортов…
–
Сила солнечного слова. Я и Буэнос-Айрес придумал. И Японию. И вас...
Вера, замерев,
посмотрела на него заплаканным взглядом весёлого доверчивого ребёнка, вероломно
обманутого в разгар увлекательной игры. Воспользовавшись паузой, он заказал еще
водки. Шесть рюмок.
–
Гоните?
–
Прости… те? – с «ты» он сбивался на «вы».
–
Обманываете? Я перевожу…
–
А, да. Гоню, конечно, гоню!
–
А я купилась…
–
Что?
–
Вы не рубите что ли в городском жаргоне? А ещё писатель! Перевожу – я поверила.
–
Двойная удача – Вера поверила! Пейте, – он пододвинул следующую рюмку водки.
–
А что мне за это будет?
–
Я честно отвечу на любые ваши вопросы.
Гулко
сглотнув, заранее сморщив порозовевшее личико, Вера выпила водку.
–
Гадость какая… Скажите, а какого он у вас размера? Это, я поясняю, – пояснила Вера, – я заигрываю с вами.
–
Не знаю, –
он равнодушно пожал плечами, – я им пользуюсь, не измеряя. Но вы можете зайти ко мне
домой. С линейкой.
Вера с
пониманием кивнула:
–
Все мужики – сволочи, извращенцы и лгуны! И вы, – она ткнула в него пальцем с
выкрашенным алым, обломанным ногтем, – вы! Первый!
–
По третьей?
Взъерошенная
пчёлка на её шее, став ещё более опасной, покраснела…
–
По третьей? Да… Нет! Черт! – Вера закрыла лицо руками. – Что происходит?!
–
Мы пьем. То есть, я пытаюсь тебя споить. Давай, – предложил он, – выпьем на вы, на
анти-брудершафт!
–
Я не буду с тобой целоваться, не приставай!
–
Это же анти-брудершафт. Когда пьют на «вы» не целуются, пощечины раздают...
Вера кивнула:
–
Я понял. Я всё сообразил. Пощечину вы уже заслужили, но позже! А сейчас скажите
лучше, кто такая Прекрасная Княжна? Кто эта прекрасная Елена Комарова? Я
прочитала «Зеленую милю "Империи"».
–
Это чудесная умная красавица из провинции. У меня с Княжной был роман в
письмах… Она замужем. Но, при известных обстоятельствах, она могла стать моей
женой. Или могла бы стать моей женой.
Вера выпила
водку и мучительно свела вместе несуществующие бровки.
–
А вы что же… расстались? Развели Елену Комарову, которая Прекрасная Княжна, с
её мужем, а потом обманули? Вы всех вот так швыряете? Это больно, вы нах… вы не
нах… одите? Вы и Марту бросили, а вы ей, между тем, посвятили «Лестницу с
небес», я готовилась, знаю. И вы всем девушкам, с которыми расстаетесь,
посвящаете свои рассказы, я поняла…
–
Своими посвящениями пытаюсь подарить им крохотное персональное бессмертие. И я
всегда прощаюсь с дамами, которые знают обо мне больше, чем я сам.
Вера, уронив
очки в кофе, замотала головой:
–
Я ни черта о вас не знаю! Ничего вообще!
–
Тебе лучше без очков. И волосы, – поймав её за хвостик, он потянул резинку, – надо распустить, более того,
растрепать. И помыть, кстати, вот как очки…
Он выудил из
чашки с кофе очки Веры, стряхнул как градусник, протер салфеткой и сунул себе в
карман.
–
А ваша… твоя Даша, она настоящая? Или тоже придумана… ная? Как Марта и Княжна?
–
Дарья настоящая… Замужняя девочка-женщина моя единственная, любимая.
–
А я?
–
Ты тоже моя… обожаемая.
–
Это плохо. Ужасно. Потому что, – Вера мгновенно выпила водку, – когда говорят «обожаемая»
вместо «любимая», значит, и не любимая вовсе. Наша замша… это у нас так
называется заместитель главного редактора, она – старая тётка, ей лет тридцать
пять, а то и все тридцать шесть. Облезлая местами местная наша львица Подмосковного
уездного света… Это она, сука ископаемая, дала мне под зад… под… задание,
напиши, мол, о нём… о тебе то есть… дай, мол, ему… тьфу, черт! Возьми! Возьми,
мол, у него интервью… Или дай? – Вера сосредоточилась. – Давая, брать – золотая бабья
долька, формулка счастьица. А ты вообще, – она подперла рукой взлохмаченную голову, – не хотите создать нормальную
семь… восемь… ю?
–
Хотел, сейчас нет.
–
Климакс?
–
Что-то вроде того… Поехали?
–
По пятой?
–
По четвертой и ко мне. Через магазин канцелярских товаров…
–
Зачем нам… –
Вера тяжело задумалась на секунду, – канцелярские, да ещё и товары?
–
Линейку купить. Ты же собиралась измерить мою решительную мышцу.
Вера
улыбнулась, он облегченно вздохнул – скобок на её зубах не было.
–
Какой ты пошлый! – она погрозила ему пальцем, увидела свой сломанный ноготь,
стеснительно поменяла руку и продолжила грозить. – Знаешь?
–
Догадываюсь… Я старый, мне можно. И у меня дома водка вкуснее. Поехали!
–
Ты, прости меня, как какой-то скучный пыльный Джонатан Свифт. Никак не можешь
выбрать между Мартой и Еленой, которая Княжна… Стелла? Или Ванесса? Настя или
Вика? Вот в чём ответ! Какая у тебя женщина, такой и ты. А если нет женщины, то
ты – убогий импотент, двоеженец неженатый…
Допив
оставшуюся водку, он расплатился. Собрал в охапку Верины вещи и саму Веру и
они, обнявшись, вышли из кафе.
–
Веришь, так не хватает объятий, – говорила сама с собой Вера, – простых человеческих объятий.
Хотя вот, например, есть объятия собаки, кошки… Хомяка. Рыбок. Ой, что-то я не
то несу... Но отчего-то хочется, чтобы тебя нормально обнимали, прямо руками,
знаешь… За плечи, за бедра, за… – она хихикнула, – за грудь! Я, вообще, не помню,
когда мне в последний раз делали массаж ягодиц… А ты? А тебе? Ты помнишь?
Господи, какой же ты здоровый! Ты в курсе?..
Погрузив Веру
и её вещи на заднее сидение, он вырулил со стоянки.
Всю дорогу до
его дома, решительно поджав ножки и мужественно сжимая кулачки, Вера бормотала:
–
Родители – старые, как и ты, скучные, и, в итоге, – никакие. Карьера – ноль. Денег
– крохи, а значит, их как бы и нет. Все мужчины в стране – импотенты, в широком
смысле слова. Да и не в широком… Страна – импотент. Никому ничего, кроме денег,
не надо, а я, между прочим, пишу прехорошенькие стихи, но перспектив – никаких.
Вышла замуж в Англию, за пожилого урода, через год развелись, он меня выгнал
обратно, в Россию. Всюду – пустота, мать её так! Но ты не переживай, я сделаю с
тобой и о тебе классное интервью, не волнуйся, всё будет без сучка, но с
задоринкой! Ты всё равно лучше всех в этой хилой деревне под названием Москва…
От одного только делается тоскливо – все твои рассказы очень и очень грустные… отчего так?
Почему?..
Потому, что
нет тебя. Не было и нет… И, наверное, уже не будет…
Но сказал он
совсем другое:
–
Прехорошенькие стихи пишутся как раз между прочим…
–
Идиот! Всё! Спокойной ночи, крепыши…
Вера затихла.
А он вдруг
подумал о том, что самый мертвый из людей – это мертвый
ребенок...
…В прихожей
Вера, с его помощью, стянула свои сапоги и без разрешения протопала в ванную.
Он поставил
чай, мимолетно подумалось – всё уходит, как бы ни упирался
локтями в зеркальный стол. Куда и на что ушли мои последние двадцать лет? И
есть ли у меня то, чем я буду жить дальше? И надо ли дальше?
Но сейчас,
когда рядом была Вера, эти вопросы не показались ему убийственными… Он
напрягся, вспоминая, где он мог слышать ее фамилию – Крикунова?
Вера Крикунова – в этом сочетании было что-то знакомое… Нет. Не всё пройдет, пройдет не
это, что-то непременно останется. Нет, не вспомнил.
Из ванной Вера
вышла умытой и суровой, с белыми губами.
–
Черт! Зачем ты меня напоил? Я же маленькая, мне пары рюмок хватает. Верни очки,
сволочь!
–
Хотел тебя соблазнить… – он протянул ей очки. – Держи.
–
Сейчас уже не хочешь?
–
Нет.
–
Жаль…
–
И мне. Выпей чай, протрезвеешь.
–
Я уже… Но чай выпью с удовольствием…
Они сидели в
кухне, пили чай, тихо разговаривали «ни о чем», и наблюдали как над Москвой
сгущались сумерки…
–
А твои друзья? Я читала… Они тоже придуманы? Лекарство от одиночества?
–
Нет, не придуманы. Друзья – это незаменимое лекарство от жизни, я им для чего-то
нужен, они мне – необходимы. Но почти все мои друзья уже переместились в лучший
из миров –
кто в Лондон, кто на Мальту, кто в Париж…
–
А ты?
–
И я, вероятно, за ними, вскорости…
–
Черт, это грустно…
–
Наверное…
–
Только сейчас подумала – ты же всех описываешь! Ты и меня опишешь, да? Да?!
–
А как же! Я и посвящение уже придумал… Вере, с надеждой на любовь.
–
Не смей… и смеяться тоже! Подскажи лучше, что мне о тебе написать для нашей
газеты?
–
Напиши о моих творческих планах. Напиши о погоде. О ценах на говядину…
–
Болван! До чего же я тебя уже знаю… Я хочу сесть к тебе на колени, можно?
–
Нет, нельзя.
В коротком
онемении, округлив глаза, она, напрягаясь, собралась с силами.
–
Идиот! – закричала Вера. – Кретин!
Ему
показалось, она хочет ударить его – та самая пощечина, обещанная в кафе.
Он даже
зажмурился на несколько мгновений. В кухне возникла какая-то нервная,
напряженная суета, потом краем уха он услышал, как в прихожей Вера, матерясь
яростным шепотом, стала натягивать свои ковбойские сапоги. Среди прочего
непотребного он различил: «импотент длинный», «писателишко задрипанный», «хам
красивый». Затем под громогласное лестничное эхо: «Урод!» ахнула входная дверь.
Улетающая пчёлка-тату, верно, стала ядерно-малиновой от негодования и
непонимания, вслед за пчёлкой с приятной однобокостью подумалось, пока есть
девушки – есть и жизнь.
В окнах дома
напротив стали зажигаться огни, он вспомнил о родителях. Выйдет это глуповатое
интервью, мамуле будет приятно, папуля скептически хмыкнет, а не выйдет – ещё
лучше…
Жизнь не
качнулась окончательно в сторону смерти, и, видимо, поэтому одиночество пока не
сделалось последней тоской.
Он налил себе
остывший чай и чокнулся с пустой чашкой Веры…
–
…я придумала отличную фразу, с которой и начну наше интервью!
(Coffeemania, Тверская –
Сретенка, 26 ноября 2015 г.)
Комментариев нет:
Отправить комментарий