Для богатого женского тела...

Проснувшись от головной боли в неурочное для себя время – было всего десять утра – Володя Писарчук, сорокалетний, временно не работающий уже на постоянной основе сценарист, подумал о том, что надо прекращать пить водку с Леонтовичем. Эта собака пьет и не пьянеет, а мне двух-трех рюмок хватает… Или это были стаканы для коктейля?

Вроде бы вчера Сережа Леонтович, отличный фотограф, вернулся в Москву из своего Израиля, где он снимал «очень живых женщин» на «очень Мертвом море». И, ясное дело, Сергей заглянул в гости к «дорогому другу».

С трудом поднявшись с постели, стараясь вспомнить детали вчерашнего, преодолевая лёгкую тошноту, Писарчук повлекся в кухню к воде и к аптечке. Выпив две таблетки анальгина, Володя поставил на огонь крепчайший кофе, мысль о похмельной рюмке водки усиливала дурноту…

Рядом с холодильником стоял белый объемный пакет с таинственной надписью The Dead Sea, 5 kg. Господи, откуда? И, главное, что это?

Писарчук с усилием отодвинул ногой пакет и открыл холодильник. Даже после легкой пьянки Володя страдал неестественными приступами голода. В холодильнике было гулко, а между тем, ему был просто необходим насыщенный куриный бульон или порция горячих пельменей со сметаной… Поход в магазин стал неизбежен.

Наличных рублей в доме не было, это он помнил. Стало быть, путь за продуктами был обременен заходом в обменный пункт банка. Писарчук с тоской подумал о том, что придется заново открывать для себя Р. Л. Стивенсона... Зелёный том избранных сочинений Роберта Льюиса Стивенсона служил хранилищем для небольшого наличного капитала Писарчука. «Остров сокровищ» ненадежно оберегал сокровища надежных зеленых денег, девять сотенных купюр – доллары США.

– …Мы не в России, а в Москве, – неожиданно сообщил Писарчуку год назад бывший фельдъегерь, а ныне пенсионер, хозяин квартиры, – потому инструкция такая, за жилье будешь платить долларами.

Год назад Писарчук написал свой последний сериал «Комбайны идут диагональю», и более того, получил за работу деньги. Помня об инструкции хозяина квартиры, Володя тем же днем обменял рубли на валюту...

Писарчук выпил чашку чёрного кофе, умылся, тщательно побрился, оделся, достал из Стивенсона одну купюру, проверил ключи, сотовый телефон и паспорт. Замерев в прихожей, Володя прислушался к тому, что делалось в секции… Писарчук, снимающий квартиру и не имеющий московской регистрации, опасался встречи с жизнерадостным румяным участковым полицейским, который время от времени участливо появлялся в доме. Встреча эта сулила немедленную перепроверку документов, унизительные оправдания, мелкие хлопоты, и внеплановые, и существенные траты. Будучи уже год без работы, Писарчук не мог себе этого позволить.

Володя осторожно отрыл дверь квартиры, в секции было тихо. И Писарчук мужественно шагнул в мир.

…Во время обмена долларов на рубли, ему на сотовый телефон позвонил Сережа Леонтович. Выяснилась история загадочного пакета – это была глина «необыкновенных целебных свойств». Глина для тела «из центра окрестностей Мертвого моря».

– Для богатого женского тела, – как всегда энергично проорал Леонтович, – и как я её забыл у тебя, а? Ума не приложу!

Корпулентная кассирша банка, сбившись со счета, вздрогнула за своим окном.

– Отец, я отвалю тебе половину, только бабу заведи себе хотя бы такую же бедовую, как и ты сам! Для рукоблудия ты уже староват. Я позже заеду, заберу. Ура?

– Ура, – уныло согласился Володя, – конечно, ура…

Попрощавшись, Сережа Леонтович зачем-то – просили его? – подробно рассказал короткую инструкцию по применению чудодейственной глины.

Кассирша протянула Писарчуку рубли. Перепутав, Володя промычал ей ободряющее: «Сережа, я все понял!», а в телефон: «Спасибо вам, дорогая!» И дал отбой.

Выйдя из банка, Писарчук почувствовал облегчение, которое возникало всякий раз, когда он оставлял присутственные места. Или это просто подействовал анальгин?

В магазине он экономно взял пачку доисторических «советских» пельменей, сметанный продукт, куриную грудку и вчерашний батон, в московских супермаркетах свежие батоны – большая редкость. В кассе никого не было, кроме одинокой брюнетки. Подумалось именно так: «одинокая до степени "не было"».

На женщине были надетые белые кеды, голубые джинсы, которые при её ногах были оправдано тесными, и белая приталенная рубашка с двумя огромными карманами на груди. «Карманы, полные грудей, – подумал Писарчук, – вот же проклятая профессия сочинителя, нет, это я не буду записывать! Хотя…» Он запомнил эти «карманы, полные грудей».

– И два блока вот этих сигарет, пожалуйста, – брюнетка говорила тихо, но отчетливо.

У женщины было ещё молодое бледное лицо, но лицо было как будто загримировано «под очень средний возраст». Между острых, мастерски нарисованных бровей, имела место озабоченная морщинка, которую захотелось разгладить. И, казалось, что это можно было сделать одним мягким прикосновением указательного пальца.

Чёрные прямые волосы до плеч, подстриженные с математической точностью, примиряли с жизнью своей богатой пышностью, обрамляющей лицо. Глаза можно было бы назвать красивыми, но они, борясь с критическим внутренним взором и пока проигрывая, смотрели на мир напряженно, почти загнанно. Этот взгляд прибавлял женщине пару лишних лет, выглядела она на сорок с хвостиком – Писарчук увидел всё это мгновенно. Володя не мог представить себе эту женщину улыбающейся…

У кассы возникла суета, был только один блок сигарет и ещё две пачки.

– Давайте, что есть, – обреченно сказала брюнетка.

Кассирша достала сигареты, пробила чек. Затем нашла ещё одну пачку, пробила ещё один чек. Но тут не хватило рубля, без него не сдавалась ровная сдача.

– Я добавлю, – Писарчук быстро достал из кошелька монету.

– Вы хотите заплатить за покупательницу? – девушка на кассе была в недоумении.

– Да, именно.

Кассирша приняла рубль, Писарчук ощутил на себе быстрый, полный благодарности взгляд незнакомки. Затем еле расслышал: «Спасибо…»

Рассчитавшись за своё, Володя отошел к стойке с корзинами. Вдруг раздался глухой металлический стук, к ногам Писарчука подкатилась банка с кальмарами. Думая о судьбе, Володя поднял банку и протянул её женщине.

– Благодарю, – она, смущаясь, посмотрела на Володю огромными синими глазами.

– Не за что, – «как синие озера», Писарчук отчего-то взволновался.

Незнакомка неловко сунула консервы в распираемый продуктами пакет и вышла на воздух. Писарчук, выдержав зачем-то паузу, вышел следом.

Женщина шла к дому Писарчука, через минуту она обернулась:

– Вы меня преследуете?

– Я просто иду домой, и, вероятно, нам с вами по пути.

Она ничего не ответила, Володя ускорил шаг и осторожно прикоснулся к её руке:

– Позвольте... 

Хмуря брови, она молча отдала пакет... Её дом был рядом с магазином. У подъезда она всё так же молча взяла у Володи свои покупки.

– А я живу через двор, – сказал Писарчук, имея в виду нечто смутное…

– Спасибо, – она не смотрела на него.

– Пожалуйста.

Все слова вроде бы были сказаны, но мизансцена отчего-то тянулась, докучливо продолжая непонятное пока действо.

– У меня дома больная мама, – вдруг сказала незнакомка, – и сын с семьей. С женой и с моим внуком. Мы все живем в двух комнатах и в кухне, конечно… Я живу и работаю в кухне, – она неловко достала из тесных джинсов ключи, – бог знает, зачем я вам это говорю, извините!

– Все в порядке, – пробормотал Писарчук.

Женщина вошла в подъезд, Володя проводил её стеснительным взглядом.

Вздохнув, Писарчук двинулся к себе, думая о том, что он ничего не может и ничего не умеет. Последняя любовная история Володи завершилась ничем. Девушка-редактор, приехавшая из Воркуты, выяснив, что Писарчук не москвич, твердо сказала:

– Извини. Я сама как бездомная дворняга – нищая и ничейная…

В лифте он думал, сварю пельмени, бульон – это долго. Самое обидное было то, что девушка ушла от Писарчука посреди ночи, они так ничего и не закончили… Вспоминая имя редакторши – Лена? Наташа? Алёна? – и думая о том, что той ночью надо было просто солгать, ведь все стоит на лжи, неправде и умолчаниях, и даже когда иногда открывается правда, чаще она не меняет сюжет. Володя поставил на огонь воду в кастрюльке, и стал прикидывать, двенадцать пельменей ему сварить или всё же пятнадцать? Решил просто, поделю пачку на три раза, много есть – вредно. Он вспомнил, чудесную девушку звали Наташа, Володя даже вспомнил фамилию – Шевченко.

Писарчук варил пельмени и думал о своей суровой незнакомке, о её огромных карманах на рубашке. О том, что у неё кажется не было лифчика. Да и в самом деле, какой лифчик при таких всё ещё благодатных объемах и при такой жаре? Нет же, это просто мне так хочется думать, конечно же она была в бюстгальтере…

И весь этот долгий пылающий июльский день, удивляясь себе, он представлял её больную маму, её сына, невестку, внука… Он представлял её в лифчике и без, он думал, вспоминая синий взгляд, о ней.

С того дня Володя поменял режим дня и маршрут. Теперь Писарчук, покупая всякую мелочь, посещал магазин через день, в одиннадцать утра. И возвращался домой, проходя мимо её подъезда…

– Вы знаете, вы всё-таки меня преследуете.

Володя, вздрогнул, размышляя над тем, побаловать себя и купить дорогие немецкие сливки для кофе? Или не купить? Она, кивая сама себе, строго смотрела на него.

– Меня зовут Владимир, – сказал Писарчук, – я не маньяк и не убийца. Я сценарист.

– Надо же, – брюнетка даже не улыбнулась, – вы тоже пишете?

Писарчук молча кивнул, он стал учиться её содержательному немногословию.

– И я. Обзорные статьи для разнообразных арт-журналов. Меня зовут Любовь.

Как же такую женщину украшает юбка, думал Писарчук, в особенности мини. В этот раз Любовь была в джинсовой мини-юбке. И он, как ему казалось, незаметно, с удовольствием любовался её приятно полными и, одновременно, стройными ножками.

Они вместе обошли магазин. Вместе встали в кассу. И он, поднося пакеты с продуктами, опять проводил её до уже знакомого подъезда.

– …платят регулярно, но немного.

– У меня наоборот – нерегулярно, но много.

– Вам лучше, – сказала она, – больше свободного времени.

Она оставила ему свой электронный адрес, это произошло просто, само собой...

– Мне сорок пять лет, и я разведена.

– Мы неженатые ровесники, – Писарчук для чего-то прибавил себе лишние годы.

– Не лгите, молодой человек, – сказала она, – это не есть хорошо.

Этим же днем Писарчук лихорадочно написал ей письмо, которое отправил, проверив все опечатки, только утром следующего дня.

Политес выдерживаю, думал с неприязнью Писарчук, болван. Ничего особенного он не сообщил, поделился эфемерными планами на новый проект, и дал ссылки на свои сериалы. Любовь ответила…

С того дня Писарчук перешел на свой обычный режим, то есть поднимался к завтраку около двенадцати дня и первым делом проверял электронный почтовый ящик.  Через несколько дней понял, он ждал писем от Любови. Он высылал ей свои рассказы, которые «сами собой» писались «в стол», «для себя». Он давно оставил попытки публикаций. Она, поддерживая, сдержанно высказывалась по поводу его текстов. Кроме этого, Любовь снабжала его своими статьями о скульпторах, поэтах и художниках. Изредка она высылала ему свои стихи, которые тоже писались «для себя» и «в стол». Специально для Любови он написал «инструкцию по современному стиховодству»:

1. Стихи надо сочинять в стол, в средний ящик.

2. Ящик со стихами надо запереть на ключ.

3. Ключ надо выбросить в пруд с утопленником.

4. Дом, где стоит стол со стихами надо облить бензином и сжечь.

…Июль незаметно стал августом. Они оба не понимали, что происходит, но однажды, когда они в очередной раз случайно встретились в магазине, он решился и пригласил её в гости.

– На кофе? – уточнила она.

– На глину, – неожиданно для самого себя сказал Писарчук.

– На… что?!

– И на кофе тоже, – сказал Писарчук, затем торопливо добавил, – никаких вопросов, я вам напишу подробную инструкцию.

…В финале письма он сообщал: «Приходите, если согласны, я вас встречу». И она ответила ему: «Это оригинально и нескучно! Встречайте!»

Был призрачный в своей прозрачности августовский вечер. Любовь вышла из подъезда, на ней был легкий спортивный костюм и всё те же белые кеды. Писарчук молча улыбнулся, Любовь, смущаясь, кивнула в ответ. Он забрал у неё невесомый пухлый пакет.

– Там халат, ночная рубашка, – сообщила она, – зубная щетка, всё, как вы написали, плюс мои сигареты и спички. Терпеть не могу зажигалки.

– Спички – это кстати…

Они прошли через пустой двор к его дому, поднялись на лифте, и вошли, не зажигая свет, в квартиру.

– Очень привлекательно пахнет, – в темноте она перешла на шепот.

– Я, готовясь, готовил, – он ответил еле слышно, почти касаясь губами её уха.

Писарчук утвердил на корзине с бельем подсвечник с единственной свечой, чиркнул спичкой, и в углах ванной тут же возникли живые таинственные тени. Зеркало отразило потусторонний мир. Володя открыл воду. Любовь стала бесшумно раздеваться. У него перехватило дыхание – он увидел её выпуклую, сдавленную лифчиков грудь, в следующее мгновение Любовь расстегнула бюстгальтер.

– Полежите в пене, – сказал Писарчук деревянным голосом.

– Хорошо, – нагнувшись, она проворно сняла трусики, затем выпрямилась и посторонилась, пропуская Писарчука, – в тесноте ванной прикосновения так пикантны...

– Это… да, – он скорее почувствовал, как она улыбнулась, – я приготовлю глину.

В кухне, взрезая пакет The Dead Sea, он мысленно поблагодарил Сережу Леонтовича, напрочь забывшего про свою глину.

С горячечной головой, вежливо постучавшись, и услышав спокойное: «Да, конечно», Писарчук вошел в сумеречную ванную с большой миской теплой глины. Он хотел сказать, но этого не потребовалось, Любовь как Венера возникла из пены.

Он начал с её шеи, бережно нанося тёплую глину тонким слоем, затем плечи, спина, руки…

Она не сняла цепочку с крестиком и он, вздрогнув, замазал Его глиной… Когда он вопросительно коснулся её груди, она деликатно накрыла его руку своей ладонью и молча ответила, где и как можно. В мгновенном ужасе Писарчук увидел какую-то фигуру, дикую и неуместную здесь и сейчас, как будто бы подглядывающую за ними – собственное отражение незнакомого лица в зеркале… Продолжительно «рассматривая» кончиками любопытных пальцев даже тайное, он, вылепляя, создавал эту женщину, подражая божественному. Она помогала ему, медленно поворачиваясь, поднимая руки, сдвигая ноги – это было сакральное действие, это был акт откровенной эстетики.

Когда глина подсохла, он совершил ещё одно головокружительное кругосветное путешествие по её телу, смывая глину горячим душем, омывая крестик, возрождая вместе с Ним обновленную Любовь. Затем он тщательно растер её огромным махровым полотенцем и накинул на плечи халат.

А после, в обморочной маревой тишине ночи еле различимым шепотом, она, читая, рассказывала ему свои стихи. Среди прочих, его поразили слова: «Небо над Вселенной». Потом они разговаривали ни о чем. Она курила на балконе в небрежно распахнутом халате. Он пил остывший кофе. Время сделалось вечным.

– Вы хорошо готовите, закуски в полночь, это так чудесно, про глину для тела я умолчу, восхитительнее этого нет ничего…

И уже на рассвете, посреди сна, не ожидая ответа, он услышал, не узнав, свой голос:

– …и даже после этого, давайте будем всю жизнь на «вы».

Но ему, улыбаясь, ответили:

– Когда так нежно, то это, знаете, уже и не изнасилование…

Прошёл год, они решили, что пора, и.

(Мясницкая, «Шоколадница», июль-август 2014, сентябрь 2015)